Искупление через грех - [29]
Грядущее «созидание», обещанное Франком ученикам после того, как они «придут к Эсаву», должна выразить Торá дэ-Ацилýт, законы которой пока не открылись. Однако сейчас, на переходном этапе, в бездне, у «верующих» нет иной миссии, кроме тотального отрицания и разрушения. И когда мы пытаемся понять учение о предельной вседозволенности, которое Франк проповедовал своим ученикам, нам, как я полагаю, не найти лучшего объяснения данному феномену, чем то, что было предложено философом Гансом Йонасом в его замечательной книге о гностицизме (Hans Yonas, Gnosis und spätantiker Geist, 1934, т. I, стр. 234), где он анализирует этику имморализма, получившую развитие у религиозных нигилистов II века, также полагавших себя «взошедшими».
Спиритуалистическая мораль этих пневматиков одержима революционным порывом и она не останавливается перед осуществлением своих идей в форме конкретного действия. Доктрина имморализма недвусмысленно отвергает все традиционные нормы поведения человека, предается ощущению полной свободы и видит в своей способности воспринять вседозволенность доказательство собственной правоты… Эта идея полностью зиждится на концепции пневмы как особого духа, дарованного в качестве привилегии свыше новому типу людей, не подвластных более тем обязательствам и стандартам, которые господствовали в тварном мире до настоящего времени. В отличии от обычного человека, психика, пневматик свободен от любых предписаний нравственного и религиозного закона… ничем не ограниченное поведение ему не просто дозволено - оно является позитивной реализацией этой свободы. Ее использование сопровождается анархическими проявлениями и кризисом переходного состояния. Нигилизм «междуцарствия» заполняет период беззакония – между двумя законоустроениями, старым и новым, - с помощью произвола «я», стяжавшего вседозволенность и дерзнувшего освятить грех. Эта тотальная анархия принимала особое направление через враждебную реакцию чувства в отношении господствующих законов жизни, через потребность определить себя ясным образом в сравнении с прочими представителями человеческого рода и, наконец, через бунтарскую идею вызова «божественным» силам, правящим в этом мире и охраняющим старые нормы морали… Здесь присутствует и еще один, дополнительный, мотив: отказ от всех обязательств, в котором, помимо обиды на «управителей», есть провозглашение бунта и даже бунт как таковой. В заявлении об отказе от обязательств раскрывается революция, сбросившая с себя спекулятивные покрова. Именно поэтому учение о вседозволенности стоит в самом центре переворота, произведенного гностиками в религиозной мысли. Мы можем усмотреть в этом учении изрядную долю высокомерия, желавшего исчерпать как помыслом, так и действием ту «отвагу», которой кичится гностик, уповающий на свою особую «духовную» природу. Люди и прежде бывали склонны упиваться большими словами, особенно в революционную эпоху.
Эти слова вполне применимы к радикальному саббатианству вообще и к франкизму, в частности. Нигилистический миф Яакова Франка представлял собой крайнюю форму развития гностической идеи. Понятно, что миф и реальная жизнь даже и в том поколении не могли соответствовать друг другу во всем: миф был радикальнее, чем поступки людей, хотя сам Франк был совсем не далек от того, чтобы полностью осуществить его на практике. Это видно из рукописи «Жизнеописание господина», бывшей в распоряжении Краусхара и пропавшей с тех пор. Но важнее для нас то, что подобный миф мог возникнуть и получить немалое распространение среди евреев гетто, воспринявших его как новую весть, несущую им «политическое и духовное освобождение». Именно так объяснял своему сыну основную задачу мистического движения образованный пражский франкист Гавриэль Поргес (примечательно, что эти слова были сказаны им уже после смерти Франка). Мир иудаизма полностью разрушился в сердцах людей, которые могли узреть в этом нигилистическом мифе ответ на свои проблемы, даже если сами они не прошли весь «путь» до конца или, может быть, вовсе не пытались встать на него, оставаясь усердными в исполнении заповедей «иудеями».
