Искры гнева - [112]

…Ужасное ночное происшествие взволновало всех, кто жил во дворе крепости, вблизи неё и в рыбачьем посёлке. У канцелярии собралось много народу. Слышались гневные голоса:

— В эту ночь одних, а в завтрашнюю — других?!

— Нас продают!

— Нужно найти виноватых.

— Заманили сюда, как в мышеловку.

— А кто позвал? Головатый!

— Вот пусть и даёт совет!..

— Пусть даёт!..

— Дорогу, по которой пойдут людоловы, мы знаем, — начал успокаивать людей Гордей, — она только одна. Но у нас нет лошадей. Пешком же не догонишь. А вот по реке можно догнать.

— Да. Водою можно добраться до самого Ясенева.

— Так на челны!

— Пойдём на челнах!

— Правильно! Пошли на челнах! — закричал Гордей. — Берите, у кого есть какое оружие, одежду, харчи — и на челны!

Люди поспешно начали расходиться, чтобы вскоре собраться на кальмиусской пристани.

Двое мужчин преградили Головатому дорогу.

— Шагрий? — удивлённо воскликнул Гордей. — Дружище! — Они стиснули друг друга в объятиях.

— Из Бахмута? Из солеварен?

— Из угольной ямы.

— Стал, значит, углекопом! Вот те на… А к нам зачем?

— Специально прибыли сюда, но вижу, что не вовремя. Мы тоже, — Шагрий показал на пожилого низенького человека, стоявшего рядом, — прибыли с печалью. Прибыли за помощью, а оно и у вас не радостно.

— Солеваров, углекопов, — заговорил возмущённо товарищ Шагрия, — всех, кто не имеет охранного ярлыка, вяжут и гонят, как скотину. А куда?..

— Куда? К помещику! — гневно выкрикнул Гордей. — Погоди, ты, случаем, не Касьян?…

— Да, я Касьян Кононых. Твой крестник. С тех пор как ты, спасибо тебе, снял с меня клятву не брать в руки оружие, я его взял. И крепко держу!

— Кононых — вожак среди бахмутских солеваров, — горячо пояснил Шагрий. — А сейчас мы собираемся, чтобы вместе ударить по Торской и Изюмской крепостям. Туда погнали наших углекопов. Надо выручать. Мы готовимся. Только людей маловато. А ещё меньше нужного оружия. Изюмская тюрьма — крепкий орешек. С малой силой туда не суйся. Нужно иметь большую силу и чтобы вёл в наступление такой, который умеет хорошо вести… — Шагрий положил руку на плечо Головатого. — Но вижу, об этом будем говорить немного позже.

— Обдумаем. А сейчас пошли с нами на челны! — Гордей обнял за плечи гостей, и они вместе с работными людьми поспешили к пристани.

…Шесть челнов двинулись против течения Кальмиуса. Маловато было пистолетов, сабель, зато много самодельных пик, ножей, были и дальнобойные гаковницы. Плыли быстро. Гребцы часто менялись. Изредка приставали к берегу. Останавливались, только чтобы выйти в степь, на дорогу, и посмотреть: не видно ли тех, за кем пошли в погоню. Но в тот воскресный день, кроме нескольких пастухов, которые пасли овец вблизи хуторов, никого не встретили.

Всех удивляло и беспокоило, куда же делся Синько с захваченными людьми. Не могли же возы за это время так далеко уехать по ненакатанной, местами топкой, выбоистой дороге. А дорога здесь одна. Она начинается в кальмиусском рыбачьем селе, тянется на север, мимо реденьких рощиц, через кустарники и вырывается в степь. И куда бы ни заворачивала, удаляется лишь на несколько саженей, а самое большее — на две-три версты от берега Кальмиуса.

Никто почему-то не подумал, что хитрый, опытный Синько, предвидя погоню, просто где-нибудь прячется. А всё как раз так и было. Четыре воза, несколько десятков пойманных бедолаг и восемь гайдуков, держа занузданных лошадей, сидели в камышах неподалёку от крепости и выжидали.

Из поймы они начали выбираться только на другой день, в полночь. Выбирались тихо, осторожно, хотя были уверены, что за ними уже никто не следит.

…Сидя на челнах, работные не плыли вперёд, но и назад не возвращались. Плыть ночью извилистой рекой опасно: можно воткнуться чёлном в берег или заплыть на мелкое, заросшее осокой место. Ночевали в небольшом заливе, в густых камышах.

Перед самым рассветом услышали вдруг едва уловимое шуршание. Затем раздались приглушённые голоса, фырканье лошадей. И вот из мглистой завесы начали выплывать, приближаться возы. За возами шли попарно связанные люди под охраной верховых.

Челны остановились в том месте, где дорога приближается к самому берегу. Все, кто имел огнестрельное оружие, залегли полукругом по ту сторону дороги.

…Обоз двигался медленно.

На трёх возах находилась всякая домашняя утварь, даже вёдра и корыта. Поверх всех этих пожитков сидели привязанные к упорам и грядкам женщины и дети. Мужчины, связанные попарно, шли под охраной верховых.

На переднем возу, нагруженном сеном, на разостланном ковре удобно разлёгся Синько. После двух последних неприятных ночей можно и отдохнуть. Помещик был доволен. Не беда, что он оставил полковнику и судье много золота и серебра, вина, мёда и сала, зато ведёт сейчас около сорока человек. "Своих" всего двенадцать. А остальные соседские: Шидловского, Качуры и Святогорского монастыря. Так что расходы его окупятся, да ещё и с хорошим барышом. А если соседи не захотят кого-нибудь выкупить, он оставит их у себя. Работа найдётся. Благо, поместье расширяется. С разрешения (за сотню овечек) изюмской полковой канцелярии он присоединяет теперь к Ясеневу и хутор Зелёный. А вокруг этого хутора не только хорошие луга, а и норы, в которых добывают горючий каменный уголь. Тот уголь охотно берут бахмутские и торские солевары для своих печей, берут, разумеется, за деньги, а чумаки — в обмен на товар.