Искра жизни - [20]

Они направились в сторону бараков.

— Что-нибудь раздобыл? — спросил Пятьсот девятый.

— Что?

— Еды. Что еще? Лебенталь повел плечами.

— Еды. Что еще? — повторил он раздраженно. — Как ты себе это представляешь? Я что, дежурный по кухне?

— Нет.

— Тогда чего ты от меня хочешь?

— Ничего. Я просто хотел спросить, достал ли ты что-нибудь поесть.

Лебенталь остановился.

— Поесть, — проговорил он с горечью. — А известно ли тебе, что по всему лагерю евреям вот уже два дня не дают хлеба? Вебер приказал.

Пятьсот девятый уставился на него.

— Это правда?

— Нет. Я выдумал. Я всегда чего-нибудь выдумываю. Это даже забавно.

— Господи! Мертвецов прибавится!

— Да. Прямо пачками. А ты берешь меня за горло, добыл ли я еды.

— Успокойся, Лео. Присядь. Дурацкая история. Именно теперь! Теперь, когда нам нужна жратва и появилась возможность достать ее.

Лебенталь задрожал. Он всегда дрожал, когда волновался. А возбуждался он легко и был очень чувствительным. Лично для него это означало нечто большее, чем постукивание пальцем по крышке стола. Такое состояние вызывалось постоянным чувством голода. Оно одновременно и расширяло и сужало диапазон эмоций. Истерия и апатия шли в лагере рука об руку.

— Я делал все, что мог, — сетовал Лебенталь высоким срывающимся голосом, — и доставал, и рисковал, и приносил, а ты вот объявляешь, что нам надо…

Его голос вдруг растворился в вязком сплошном клокотании. Такое было впечатление, будто нарушился контакт одного из громкоговорителей лагерной радиостанции. Лебенталь пошарил вокруг себя руками. Его лицо уже не выглядело больше, как обиженная мертвая голова; это был всего лишь лоб с носом и лягушачьими глазами на фоне дряблой кожи да еще с отверстиями в ней. Наконец, он нашел на земле свою вставную челюсть, обтер ее курткой и сунул обратно в рот. Громкоговоритель снова включился, и снова раздался голос, высокий и жалобный.

Лебенталь продолжал свое нытье, но Пятьсот девятый его не слушал. Когда это дошло до сознания Лебенталя, он замолчал.

— Нас уже часто лишали хлеба, — проговорил он вяло. — И между прочим, больше чем на два дня. Что вдруг сегодня из-за этого столько разговоров?

Пятьсот девятый бросил на него мимолетный взгляд. Потом показал на город и горящую церковь.

— Что произошло? Вот что, Лео!

— Что?

— Посмотри вниз. Как это было тогда в Ветхом Завете?

— Какое тебе дело до Ветхого Завета?

— Разве не было подобного при Моисее? Огненный столб, выведший народ из рабства?

Лебенталь сверкнул глазами.

— Облачный столб днем и огненный ночью, — произнес он строго. — Ты это имеешь в виду?

— Да. И разве в этом не Бог?

— Иегова.

— Хорошо, Иегова. А это внизу — ты знаешь, что это?

Пятьсот девятый немножко помолчал.

— Это нечто похожее, — проговорил он. — Это надежда, Лео. Надежда для нас! Черт возьми, разве никому из вас не хочется это видеть?

Лебенталь молчал. Внутренне сжавшись, он смотрел вниз на город. Пятьсот девятый расправил спину. Теперь он высказал это наконец-то. Впервые. «Едва ли можно обозначить его словами, — размышлял он, — это слово убивает почти наповал, слово немыслимое. Я избегал его все эти годы. Мысль о нем прямо разъедала меня на части. Но теперь оно вернулось, сегодня; пока еще непозволительно полностью его осознать, но оно уже рядом со мной, оно или сокрушит меня, или станет явью».

— Лео, — сказал он. — Происходящее внизу означает, что и здесь этому придет конец.

Лебенталь не пошевельнулся.

— Если они проиграют войну, — прошептал он. — Только в этом случае! Но кто это может знать? — В страхе он невольно оглянулся.

В первые годы лагерь довольно хорошо информировали о ходе войны. Однако, когда кончились победы, Нойбауэр запретил доставлять газеты и сообщать об отступлении по лагерному радио. Самые несуразные слухи носились по баракам. В результате уже никто не мог понять, чему верить. Война шла плохо. Это было ясно. Но революция, которую многие ждали столько лет, так и не наступила.

— Лео, — сказал Пятьсот девятый. — Они проигрывают войну. И это — конец. Если бы то, что сейчас внизу, случилось в первый год войны, это ничего бы не значило. Но это происходит пять лет спустя, значит, побеждают другие.

Лебенталь снова оглянулся.

— К чему ты завел об этом разговор?

Пятьсот девятый знал о распространенном в бараках суеверии. Сказанное утрачивало надежность и достоверность, — а обманутая надежда всегда означала существенную потерю энергии. Это предопределяло настороженность и осмотрительность всех.

— Я говорю об этом, потому что сейчас мы должны об этом говорить, — сказал он. — Для этого настало время. Это поможет выстоять. Теперь это не слухи. Это уже не может долго продолжаться. Мы должны… — Он осекся.

— Что? — спросил Лебенталь.

Пятьсот девятый и сам точно не знал. «Продержаться, — подумал он. — Продержаться, но не только».

— Это как гонка, — проговорил он наконец. — Наперегонки, Лео… — «Со… смертью», — подумалось ему, но он этого не произнес. Он показал в направлении казарм СС. — Вон с теми! Только мы не имеем права проигрывать. Конец уже виден, Лео! — Он схватил Лебенталя за рукав. — Теперь мы должны сделать все…

— Но что мы можем сделать?