Искаженный мир - [16]

Раз в день нас навещал этот старик Клуций. Он опять вливал в меня какие-то настои, а после оставлял нас одних. Нам еще еду приносили, но ту кашу было очень сложно есть. Это было самым ужасным, что я когда-либо пробовал.

Однако я все равно ел. Мне нужны были силы.

Если и есть надежда спастись, то я должен быть готовым к этому.

Постепенно тело восстанавливалось. Какими бы мерзкими не были те жидкости, которые меня заставляли пить, но они сделали то, что обычная медицина делала бы месяцами. Мои переломы зажили за несколько дней.

Жаль, мою правую руку подлечить нельзя таким образом. Она как была бесполезной, так и осталась.

Дети же после того дня привязались ко мне и теперь не отходили, а я не гнал их и лишь пытался успокоить и дать надежду, что все будет хорошо. Саша и Лью боятся и каждый раз, услышав знакомые шаги, прячутся под кровать, но уже под мою. Сами по себе они редко говорят, точнее Лью редко говорит, а Саша даже не решается, ее психологическая травма слишком сильна, чтобы она могла себя перебороть и произнести хоть слово.

Я сам не верил в это, мне было страшно и будь я тут один, то может мало чем от них отличался. Так же плакал, также забивался под кровать, когда слышал топот надзирателя, что заходил в очередную камеру и утаскивал очередного человека. Но я был не один, и это меня поддерживало, а потому я сам старался поддерживать других, давать хоть какую-то уверенность и безопасность. Знаю, что от меня нет толку, но держаться за это было единственным, что не давало сойти с ума.

Спать после такого было тяжело.

Крики – это теперь второе, что будет мучать меня по ночам до конца моих дней.

Так текли дни, один за другим в подобном напряжении. Спать тяжело, но бодрствовать еще хуже. Либо ты во сне с кошмарами, либо наяву с реальными ужасами и не знаешь что из этого хуже.

Ожидание было таким неприятным и нервирующим, что я почти желал, чтобы все это поскорее закончилось.

И это ожидание закончилось…

Дверь в нашу камеру открылась, и внутрь вошел надзиратель, но уже без старика.

В руках у него были… кандалы… три пары кандалов.

Его маленькие глазки-пуговки смотрят на меня со злобой и ненавистью. Даже его страх перед хозяином не может скрыть эти чувства, и меня он искренне ненавидит. Уж не знаю, чем его так бесит, что кто-то его бьет, но пытаться понять ненормального нет смысла.

Я уже вылечился, но еще слишком слаб, чтобы пытаться сопротивляться, а он чертовски силен и мне просто не по зубам.

- Быстрее там! – послышался голос ученого.

От него надзиратель вздрогнул и испуганно обернулся.

Затем он подошел ко мне и быстро надел на мои руки цепи.

Он собирался забраться за детьми, но я его остановил.

- Нет! – встал я перед ним.

Эта мясная гора нависла надо мной.

Как же его бесит, что кто-то дерзит ему. Видать, его личные комплексы от того, что им помыкают и унижают, так сильны, что любая дерзость вызывает в нем дикую реакцию.

- Ха-а-а-а-а! Ха-а-а-а-а! – громко дышит он. Его руки трясутся от желания разорвать меня, но он сдерживается. – Надевай сам!

Он кинул мне цепи.

Черт, придется подчиниться.

Мне не хотелось этого делать, но уж лучше я сам надену кандалы на их руки, чем их коснется этот урод. С трудом, но я все же сумел вытащить детей и все сделать. Мне было больно совершать такой поступок, ведь я представлял, что именно сейчас будет.

- Все хорошо. Я буду с вами, - обнадежил я ребят. Затем встаю и смотрю на бугая. – Веди.

Дети пристроились за моей спиной и крепко ухватились за меня.

Нас троих вывели из камеры.

В коридоре света оказалось больше, чем было у нас, а потому мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть. Когда зрение более-менее нормализовалось, я увидел, что в этом длинном коридоре нахожусь не один. Из всех остальных камер на нашем этаже тоже вывели заключенных.

Тут оказалось еще человек десять, не только дети, но и две женщины, и четверо взрослых мужчин, а остальные такие же малыши, как те, что со мной. Люди выглядели удивленными и напуганными, многие дрожали и не хотели никуда идти, но цепи держали всех нас крепко. Дети прижимались к взрослым, плакали, дрожали, а взрослые молились кому-то и хотя бы пытались держаться, но получалось плохо. Я же от них мало чем отличался и был на такой же грани ужаса.

Вскоре нас всех повели по плохо освещенному коридору. Цепи звенели с каждым шагом и сливались в единую какофонию резких звуков.

- Куда они ведут нас?

- Что теперь? Им мало нас пытать?

- Святой Дженова помилуй душу мою! Святой Дженова помилуй душу мою!

- Мама! Мама! Мама!

- Спящие проснитесь и спасите нас! Спящие проснитесь и спасите нас! Спящие проснитесь и спасите нас! Спящие проснитесь и спасите нас!

- Они хотят избавиться от нас! В печь нас бросить, чтобы избавиться от всех сразу! И-и-и-и!

Вот так мы и шли, проходя мимо закрытых дверей в камеры других заключенных, которых еще не вывели, но что-то подсказывает мне, что и их очередь скоро придет.

Коридоры были довольно узкими, извилистыми, но вскоре мы добрались до довольно большого и широкого прохода, который повел нас к большой двери. Мысль о печи сама залезла мне в голову, но я все же заставил себя идти. Лью и Саша шли с закрытыми глазами и боялись даже пискнуть. Их пальчики крепко сжимали мои руки, а я старался не отпускать их, чтобы они не боялись.