Искатели алмазов - [25]

Однако осуществление своего плана Семенову пришлось отложить. Экспедиция таяла день ото дня. Рабочие брали расчет и уходили. Они — потеряли веру в успех, и Семенов понимал их. Велико ли удовольствие, в самом деле, перелопачивать тонны гальки, совершенно не видя реальных результатов своего труда? Работа казалась им бессмысленным переливанием из пустого в порожнее. Их не могла удержать даже высокая зарплата. Какая радость в деньгах, если труд твой лишен смысла? Взял расчет и испытанный проводник экспедиции, эвенк-охотник.

Семенов искал выхода из создавшегося положения. Можно было свернуть экспедицию, возвратиться в Москву и набрать новых рабочих. Но это отсрочило бы работы самое меньшее на год. Семенов не мог уйти из тайги с пустыми руками. Тогда он обратился к ближайшему якутскому колхозу «Улуу тогой» («Великая дуга») с просьбой выделить людей в помощь экспедиции. Правление колхоза постановило послать на поиски алмазов сильных, выносливых охотников.

Экспедиция пополнилась новыми участниками. Среди новичков был двадцативосьмилетний колхозник Александр Васильев. Бывший фронтовик, он хорошо говорил по-русски, отлично знал тайгу. Васильев согласился быть проводником. Он оказался на редкость выносливым человеком. После целого дня пути по бездорожью, когда все валились с ног от усталости, он оставался свеж и бодр, словно только что выспался. Когда колхоз посылал его в экспедицию, один из членов правления сказал:

— Нам жалко тебя отпускать, Александр Александрии. Ты хороший охотник, знаешь тайгу, как углы своего дома, и никогда не возвращаешься с промысла с пустыми руками. Таким же был твой дед Бекэ. Говорят, что он нашел драгоценный камень и продал его купцу. Может быть, и ты сумеешь найти такой камень. Тайга тебя любит, поезжай в экспедицию.

Отец Александра, тоже член правления, согласился.

— Все, что тут говорили — правильно. Поезжай, сынок.

Исследования притоков Мархи не дали ничего. Приближалась осень, а с нею период дождей.

Экспедиция перебралась на зимовку в Сунтар. Ее контора разместилась в бревенчатом домике на окраине городка. Здесь производилась обработка материалов.

Конец августа выдался на редкость сухой и теплый, и это угнетало Семенова.

— Поспешили на зимние квартиры, поспешили, — говорил он Белкину, поглядывая в окно. — Какие дни даром пропадают!

Он с досадой крутнул в пепельнице папироску и стал мерить шагами комнату.

— Все равно бесполезно, — отозвался главный инженер. — Только бы людей вконец измучили.

Они сидели в кабинете начальника экспедиции. Дощатый стол, покрытый зеленой клеенкой со следами чернил, три некрашеные табуретки — вот и вся обстановка. Сизый папиросный дым волокнами тянулся к открытому окну. В комнату влетел слепень, покружил, стукнулся о второе закрытое окно, заметался по стеклу, жужжа пронзительно и заунывно. Федул Николаевич следил за его бестолковыми попытками выбраться на волю, и его охватывало чувство безнадежности, как будто не слепень, а он сам ткнулся головой в глухую стену.

В кабинет вошел радист, подал телеграмму. Семенов пробежал глазами текст: «Академик Великанов вылетел Сунтар вашу экспедицию встречайте». Федул Николаевич широко улыбнулся. Давно не видел Белкин такой щедрой улыбки на его лице.

— Что там?

Федул Николаевич молча положил перед ним телеграмму. Он вдруг понял, что его раздражает какой-то монотонный звук. Это слепень настойчиво пытался пробиться сквозь стекло на волю. Федул Николаевич открыл окно. Слепень несколько секунд ползал по переплету, словно еще не веря в избавление, потом с ликующим жужжанием пулей вылетел навстречу голубому небу.

3. Квадрат Е-12

Большая жизнь лежала за плечами. Невозможно было узнать в маленьком сухоньком старичке с седой бородкой клинышком, в черной академической шапочке прежнего румяного, русоволосого приват-доцента Великанова, Владимир Иванович имел взрослых внуков.

Революцию он принял без колебаний. «Бал кончился, — вспомнились ему слова учителя, — начинается работа». Много работы выпало на его долю в годы первых пятилеток. Он исколесил всю страну. Переваливал через горные кряжи, продирался сквозь дебри, никогда не видевшие человека. Он искал железную руду, медь, свинец, нефть. Он много сделал для своего народа и мог бы успокоиться: жизнь прожита не даром. Ученый мир высоко оценил его заслуги в области открытия новых месторождений. После войны его избрали академиком. Но беспокойство, странное, гнетущее беспокойство застряло в душе, словно заноза. Оно мучило его уже около полувека, с того памятного дня, когда он, самонадеянный юноша, приехав из Парижа со Всемирной выставки, произнес перед Федотовым клятвенные слова: «Я найду их!»

Иногда, в периоды особенного увлечения работой, беспокойство затухало, как бы пропадало совсем, но потом с новой силой овладевало душою ученого. Сибирские алмазы стали его главной жизненной задачей. Он говорил о них всюду, где была хоть какая-нибудь возможность, так что коллеги иногда подшучивали: «Вы, Владимир Иванович, уподобились Катону Старшему с его знаменитым «Карфаген должен быть разрушен», на что Великанов неизменно отвечал: «Но ведь Карфаген-то все же был разрушен».