Искатель утраченного тысячелетия - [56]

С этими словами он приоткрыл дверь, ведущую в «Кабину недоразумений». Со стен ее на меня глянули портреты Лапласа, Гельмгольца, Араго, Рафаэля, Толстого, Гете и многих других столь же замечательных ученых, писателей и художников.

– Здесь я работаю. Стараюсь вникуть в ход мысли и суждений гениальных людей, которые можно квалифицировать как научные ошибки… Почему? Как могло случиться, что замечательный французский физик, знаменитый Араго, создатель многотомных биографий великих деятелей науки, отрицает Стефенсона? Как могло случиться, что физиолог Гельмгольц отвергает Роберта Майера, открывшего и доказавшего закон сохранения энергии? Как могло случиться, что создатель «Небесной механики» и «Системы мира» Лаплас сбрасывает со счетов науки и техники Фультона? Почему и как величайший из медиков Листер осмеял Пастора? Почему Лев Толстой не признавал ни Шекспира, ни Достоевского? Вот здесь, в этой кабинке, я и собираю эти любопытные случаи, исследую их. Впрочем, довольно, – прервал себя Ильменев и привычно легко стал подниматься по крутым ступеням.

Я следовал за ним, стараясь не отставать.

Через минуту мы были в маленькой комнате, которая называлась астрологическим и алхимическим кабинетом.

Я разглядывал разные диковинные орудия, приборы, глобусы, реторты, склянки, светящиеся в темноте камни.

– Вот картотека. Она к вашим услугам, – сказал мне Ильменев. – В ней найдете много занимательного, но предупреждаю: за достоверность сведений не ручаюсь. Пришла картотека из брошенного имения, и не понять, то ли составитель верил в нее, то ли забавлялся, то ли черпал из журналов, то ли сам придумывал.

Ильменев ушел.

Перед моими глазами еще стояли портреты великих первооткрывателей, мучеников науки из «Кабины недоразумений», а пальцы уже перебирали картотеку судеб великих человеческих чаяний и отчаяний. Надо подсказать Ильменеву, думал я, пусть заведет карточку такого содержания: «Веригин Дмитрий Дмитриевич, неукротимый искатель утерянного человечеством тысячелетия жизни. Погиб, попав в прорубь зимой 1863 года».

Я вытащил наугад первую попавшуюся карточку и прочитал:

«Карточка № 89.

Знаменитый Месмер прибыл в Париж в 1771 году. Он утверждал, что «животный магнетизм может скопляться, концентрироваться и переноситься без помощи тел посредствующих; он отражается, как свет».

Да! Занятно! Однако это мне ни к чему.

А что на карточке № 5? Я быстро пробежал по ней глазами: «Легенда о волшебном флейтисте». Город Славск. Вторая половина XIX века. Француз. Был преследуем полицией. Слух: каторжник из Французской Гвианы, исчез бесследно».

«Француз… Гвиана… Каторжник…» – вдумывался я в каждое слово. А что, если это… Рамо? Феликс Рамо? Тогда, быть может, узнаю еще хоть крупицу о Зеригине. Ведь перед отплытием в Европу не мог Веригин не побывать у Ги до Лорена, а значит, не исключается, что…

Я торопливо переписал весь текст на свою карточку. Перечитал еще раз.

«Каторжник из Французской Гвианы… Флейтист…»

…Потрескивала свеча. За окном стояла ночь. В тишиио этой ночи была какая-то благость, а у меня на душе было полное смятение. Откуда-то время от времени долетали ею – да резкие возгласы попугая, кваканье лягушки и еще какие-то непонятные звуки.

Голова моя горела. Мысли цеплялись одна за другую. Бежали неудержимым потоком. Сердце стучало, как молот. И вдруг: стук… стук… стук… Голоса животных и птиц отодвинулись, и стали все слышнее какие-то стуки. Часы?

О! Я их узнал! То было беспокойное биение разных сердец человеческих… Разное биение… Разное напряжение… Совсем не похожие один на другой стуки. Чьи сердца так стучат? Только сердца людей, уставших в спорах с тайной, которую им не удается отгадать… в спорах с самим собою… сердца отвергнутых изобретателей… Звучала многоголосая фуга разных биений сердца: одни из них были переполнены горечью, другие – надеждой, третьи – негодованием, четвертые – отчаянием. И постепенно, из всего оркестра стуков я различил – или мне это почудилось? – совсем особый стук: настойчивый стук одного сердца. Я вздрогнул… Я отличил его: то было напряженное, но уверенное биение сердца Дмитрия Веригина, чей поиск потерянного тысячелетия был прерван, а сам он – забыт.

Пламенев появился со свечой в руке. И я сказал:

– Сергей Тимофеевич! Хочу вас поблагодарить. Необыкновенно интересно.

– Вы это серьезно? Так, значит, не напрасно я пригласил вас к себе?

– Не напрасно! Отправляюсь в Славск.

– Не понимаю. Объясните.

– Простите… В следующий раз… А сейчас мне пора. Прощайте!

И, пожав руку удивленному Ильменеву, я быстро пошел к станции.

Итак – Славск.

Самолет набирает высоту. Летит среди ватных облаков.

Часть седьмая ФЛЕЙТА ФРАНЦУЗА

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ РАЙИСПОЛКОМА ГОРОДА СЛАВСКА

Океан. Беспредельный океан болот. И в этом океане затерялся древний городок Славск.

И вот я в райисполкоме.

– Что? Француз в нашем Славске жил в девятнадцатом веке? И удивительный был человек? Не слыхал ничего подобного. И об этом человеке – фильм? – рассудительно и спокойно спросил меня ясноглазый председатель исполкома. – Впрочем… Почему бы в Славске не жить какомунибудь замечательному человеку? Все возможно – будем судить по аналогии: ведь был же когда-то в Нижнем Новгороде замечательный Кулибин, жил-был в Ржеве Волосков, удивительный химик и часовщик, а в Калуге – Циолковский… Менделеев тоже родом из Тобольска, а не из Москвы. Не место красит человека, а человек – место.