Искатель, 2013 № 01 - [28]

Слова, слова, слова….

Доктор Мирьям, когда Игорь обратился к ней с вопросом, сказала, покачав головой, что внутренние монологи Тами наверняка логичны или, по крайней мере, эмоционально однозначны и были бы, возможно, понятны, произноси она вслух каждое подуманное слово. А так… Мирьям и еще несколько приглашенных психологов и психиатров пытались найти смысл и даже находили, но каждый находил свой смысл, и, как потом оказывалось, смысл этот соответствовал внутреннему настрою и состоянию не Тами, а того, кто, пытаясь понять ее речь, на самом деле начинал понимать себя. Такой парадокс.

Игорь приезжал обычно под вечер, сначала заходил к отцу, сидел, смотрел в сторону, он не мог видеть пустой взгляд человека, еще недавно энергичного и уверенного в себе. Если отец и думал о чем-то, во взгляде это никак не отражалось. Игоря он то ли узнавал, то ли нет, иногда называл его по имени, но смотрел при этом в потолок и на ответы не реагировал.

Попрощавшись и не получив ответа, Игорь отправлялся в соседнее крыло. Он приносил стул, садился так, чтобы Тами, поднимая взгляд от вязанья, наталкивалась на его взгляд, чтобы взгляды встречались и расходились и чтобы в точке встречи возникал диалог. Игорю казалось, что Тами отвечает на его реплики, хотя со стороны это наверняка выглядело бессвязной речью.

Возможно, она отвечала на что-то, сказанное не сейчас, а вчера или неделю назад? Иногда ему казалось, что Тами отвечает на еще не заданный вопрос, и потому ее речь так невнятна. Он спросит о чем-то завтра или через неделю, а она отвечает сейчас — почему бы и такому не происходить в ее странном восприятии мира?

Однажды она сказала, закончив вязать фрактал и бросив материю в корзинку:

— Это такая музыка, которую слышишь только раз в жизни. Она не повторяется. Она одна. Музыка. Одна. Только одна. Других нет.

Обычно Тами повторяла фразу много раз с одними и теми же интонациями, но про музыку сказала и смолкла, будто прислушиваясь к чему-то в себе. Игорь потом долго думал, имела ли она в виду конкретную мелодию, которую слышала?

— Тами, вы любите Бетховена? — спросил он на следующий вечер.

Сам он мог слушать Бетховена бесконечно. Лунную сонату. Патетическую. Пятую, Третью, Седьмую симфонии. Он был уверен, что это музыка его жизни. Тами не могла не слышать Бетховена — по телевизору, стоявшему в центральном холле (слышно было плохо, далеко, но ведь у Тами замечательный слух, как у всех слепых), передавали как-то Девятую: четвертую часть, оду «К радости».

Спросив, подумал, что, может, получил ответ вчера. Подумал, что если мозг Тами действительно работает в режиме квантового компьютера, то понятие времени для нее — сугубо служебное, вторичное, необязательное.

— Завтрак хороший, но обед лучше, — сказала она. — На завтрак молоко, такое свежее, что корова еще не доена.

И разве эта фраза, брошенная вскользь, не говорила о том, что даже причина и следствие для Тами не играли обычной роли в жизни?

Порой он удивлялся осмысленности и философской глубине ее речи, порой не хотел слышать несусветную чушь и бессмысленный поток слов.

О чем говорил он сам? Рассказывал о детстве. Это было самое однозначное и понятное время в его жизни. Мама, папа и он. Мама, которая его всегда баловала, и отец, «строгий, но справедливый». Оказывается, он многое помнил, и нужно было только потянуть за ниточку, чтобы память раскрылась — не вся, но какие-то забытые детали.

— Я хотел быть океанским лайнером, представляете? Это похоже на психоз, но для ребенка, по-моему, вполне нормально. Мне очень нравилось представлять себя огромным кораблем, а на капитанском мостике у меня стояли то мама, то папа. Если мама, то я обычно по утрам плыл в ванную, потом принимал в трюмы груз каши и шел в школу, величественно рассекая волны людей на тротуарах. Понимал, почему моряки говорят «ходили», а не «плавали». А если на мостик поднимался папа, я обычно надолго оставался в гавани, у причала, и на борту производили ремонт всех систем. Иными словами, папа вправлял мне мозги и заставлял учить предметы, которые я ненавидел, — литературу, химию…

Однажды Игорь прочитал Тами лекцию о квантовом процессе бесконтактного наблюдения. Он пришел в «Бейт веред» после трудного семинара, отец спал, он все больше спал в последнее время, и врачи говорили, что это хорошо: не в том смысле, что сон лечит, но во сне для отца время проходит спокойнее. Скорее не для отца, а для обслуживающего персонала, но эту мысль Игорь держал при себе: зачем обижать людей недоверием. В тот день он заглянул в палату к спавшему отцу и поспешил к Тами, которую нашел на обычном месте. Неподалеку прогуливался Томер — увидев Игоря, медбрат коротко кивнул и ушел, доверяя ему на какое-то время заботу о Тами. Ему сейчас многое доверяли — не только сидеть рядом, разговаривать, слушать, но иногда даже отводить в столовую ужинать: обычно позже всех, когда в комнате никого не было. Тами отказывалась есть при людях, а когда была одна (Игорь стоял так, чтобы она его не видела, хотя и понимал, что она, скорее всего, ощущала его присутствие), ела, будто герцогиня, — величественно, медленно, пользуясь вилкой и ложкой так, будто всю жизнь посещала королевские рауты в Букингемском дворце. Игорь восхищался изяществом ее движений и поражался их точности.