Искатель, 2011 № 12 - [63]

Мария сделала паузу, чтобы отпить глоток, и Беркович успел вставить несколько слов:

— Она не знала физику. Вряд ли могла понять идеи о…

— Господи! — воскликнула Мария и все-таки уронила чашку. Кофе в ней уже почти не осталось, и на темной юбке появилось небольшое пятнышко, которое Мария начала тереть большим пальцем. Чашка скатилась на пол, не разбившись, Наташа подняла ее и поставила на стол, подальше от гостьи.

— Оставь, — сказала она, перейдя с Марией на ты, — потом простирнем.

— Я не… — Мария смотрела на Берковича, и он не мог понять, что отражалось в ее глазах, какую эмоцию она хотела выразить или, наоборот, скрыть. — Господи, Боря… можно я так…

О чем вы говорите? При чем здесь — понимала или не понимала? Конечно, не понимала! А зачем ей было что-то понимать в физике? Она понимала себя! Она всегда прекрасно понимала себя, как все дети! Она обожала отца, но как она его ненавидела! Вам, наверно, незнакомо это ощущение — когда любишь и ненавидишь одновременно. Нет более сладостного чувства, оно привязывает к человеку как никакое другое. Помню, когда мне было… Господи, о чем я?

— Но все-таки, — настойчиво повторил Беркович, — чтобы запустить процесс… это же физический процесс… нужно понимать, как он происходит, представлять…

— Зачем? Когда вы включаете компьютер, вы понимаете, что происходит? Вы нажимаете на кнопку и ждете, пока он загрузится, пока там, внутри, произойдет что-то вроде эволюции, компьютер тоже будто развивается от мертвого к живому, и вы видите конечный результат.

— Когда я говорил с Гришей, мне показалось, что…

— Он мужчина и рационален до мозга костей. Он и вам голову заморочил своим рационализмом. Боря, не нужно думать, не нужно пытаться направлять эволюцию туда, куда хочет разум. Ничего не получится, и потому Натан не мог, он тоже слишком рационален, как Гриша, потому они нашли друг друга, Гриша ему рассказывал, я-то все знала, он же сначала мне… но мне было наплевать на физику, на все эти квантовые процессы… Натан воспринимал рационально, приводил Грише аргументы, которые для меня темный лес, они спорили и не замечали девочку, а она прислушивалась… Не понимала, но чувствовала…

— И что теперь делать?

Это сказала Наташа, голос был, во всяком случае, ее, но Берковичу показалось, что голосом жены думает он сам.

Молчание не повисло в воздухе — оно возникло, как предмет квантовой эволюции: что-то в мире соединилось с чем-то, и звуки перестали быть физической реальностью. Звуков никогда не было. А тишина оказалась настолько многозначной, что ее одной было достаточно, чтобы мысли в ней плавали, такие же видимые, как белые яхты на морских волнах. Кому принадлежали мысли, или, может быть, все-таки сказанные вслух слова, которые не могли восприниматься, как слова, сказанные вслух, потому что произнести такое было невозможно, кощунственно, невыносимо:

— Убить девочку?

— Она не понимает, что творит!

— Она убила отца — не понимая, что ведет кукол, как кукловод.

— Она любила его!

— И не могла ему простить случай в магазине.

— Убить девочку?

— Есть другой способ остановить эволюцию?

— Нет наблюдателя — нет проблемы?

— Вы это серьезно? Сказать ей правду, и она…

— Она не сможет ничего сделать! Это подсознательное!

— Она — ребенок! Кто знает, какую реакцию вызовет, если ей сказать?

— О том, что она убила отца?

— Невозможно!

— Что делать?

— Стоп, — сказал Беркович. — Мы ходим по кругу. Сейчас три часа. В семь Лея проснется и начнет собираться в школу.

— Господи! — пробормотала Наташа. — Боря, сделай же что-нибудь!

— Маша, — сказал Беркович, стараясь не думать о картине, которую рисовала его фантазия, — разбудите мужа. Я позвоню Рону — это наш главный эксперт. И Рику — это физик, он, похоже, в курсе дела. Не знаю, что еще можно сделать. Лея спит, и пусть спит… пока.

* * *

В пять утра четверо мужчин мерили шагами гостиную в квартире Берковича, а две женщины сидели на диване, взобравшись на него с ногами. Сандлер приехал последним, и Вайншток отвел его в сторону, чтобы объяснить ситуацию не на популярном уровне, а с применением терминов, которые

Беркович, прислушивавшийся к разговору, даже не попытался понять.

Хан, как обычно, попробовал резюмировать:

— Как я понял, проблема в том, что, если Лея через два часа будет в здравом уме и твердой памяти, может произойти взрыв?

— Не взрыв, — поправил Вайншток. — Скопление массы, сравнимой с массой Вселенной.

— Не преувеличивай, — оборвал Вайнштока Сандлер, сохранивший спокойствие, наверно, потому, что его подняли с постели, он не выспался, воспринимал окружающее не вполне адекватно, и, во всяком случае, не эмоционально. Физика, только физика. — Какая, на фиг, масса Вселенной? Тебе известна степень перепутанности всех частиц? Нет. Это только гипотеза. Можно оценить минимальную критическую массу, учитывая, как проходила эволюция моделей. Но максимум массы ты знать не можешь.

— Какая разница? — раздраженно возразил Вайншток. — Массы будет в любом случае достаточно, чтобы ничего не осталось от города, а может…

— Проблема в том, — повторил Хан, — что, если Лея будет в здравом уме и твердой памяти, может произойти катастрофа.