Искатель, 2009 № 06 - [4]

Я стремглав проскочил отрезок коридора и скрылся за дверью бабы Насти. Она лежала на своем огромном диване, накрывшись пледом, и с улыбкой смотрела на меня. На столике перед ней стояли тарелка, кастрюля, лежали ложка и недоеденный кусок хлеба. Тарелка была почти пуста. Лишь на дне ее виднелись остатки супа. Я со стоном опустился на пол.

— Вы уже ели это?

— Разумеется, Боря, посмотри на часы, время обеда, — спокойно ответила она.

— Я не знаю, как вам сказать, — начал я, заикаясь, — но этот суп вам сегодня хотели отравить Танька с матерью. Я спешил предупредить, но, кажется, не успел. — И тут я разревелся.

— Успокойся и не плачь, вытри слезы, — она в упор, сурово посмотрела на меня. — Не время плакать. Ты становишься мужчиной. Ты сейчас не только свидетель мерзости некоторых людей, но скоро станешь и свидетелем правосудия, высшего правосудия. — Она поманила меня пальцем к себе и, погладив по голове, продолжала: — Не расстраивайся. Ты сделал все, что мог. Это главное. А о том, что ты хотел мне сказать, я знала. Завершается цикл Божий. Если бы я могла, то возопила бы, как Христос: «Боже, пронеси мимо меня чашу сию». Но я не могу. Чему суждено быть, то будет. — Она замолчала, погладила меня по голове, задумалась, затем решительно сказала: — То, что я тебе сейчас открою, никогда никому не рассказывай. Люди не должны это знать. Ты будешь исключением и убедишься в этом вскоре не только здесь, но и там, — она показала рукой вверх. — Дело в том, что я живу уже далеко не первую жизнь и, в отличие от других людей, знаю об этом. Здесь, на земле, я прохожу свой земной путь, а после смерти там, в эфире, у меня есть свое место и круг обязанностей. Сейчас я завершаю свое последнее воплощение. Когда-то много веков назад я, будучи еще молодой, совершила тяжкое преступление. На меня была наложена епитимья — тринадцать земных воплощений с насильственной смертью в конце жизни. Исполнена Божья воля, и я счастлива. Теперь я уйду к нему навеки. Ну, понял теперь, глупыш, что плакать не надо. Я скоро уйду в свет. Поэтому успокойся и никому ни о чем не говори. Это будет нашей тайной. А теперь иди, мне надо отдохнуть и собраться с силами перед смертью. Я умру ровно в двенадцать часов ночи. Передай, кто хочет проститься со мной, пусть придут за пятнадцать минут до полуночи.

Она притянула меня к себе, трижды поцеловала и, сняв со своей шеи, надела мне через голову маленький медальон на цепочке.

— Он у тебя будет как бы ключом для одной встречи со мной. Иди же, иди.

Когда я уже был у двери, она с усмешкой добавила:

— Да, знаешь, эта дурочка Татьяна, когда заходила ко мне в комнату, туфли украла, лодочки. И как они у меня сохранились, ума не приложу. И шарфик тоже прихватила. Ну да ладно, Бог с ними, теперь они не мне, а ей больше нужны будут.

Потрясенный всем произошедшим, я пошел в свою комнату.

Ровно без пятнадцати двенадцать моя семья и семейство Иришки собрались у изголовья Анастасии Ильиничны. Все стояли, одна Ирочка сидела в своем кресле, слезы капали прямо ей на платьице. Лицо умирающей было искажено от невыносимых болей, которые она испытывала в последние часы. Черные глаза до краев наполнены страданием. Искусанные в кровь губы приоткрылись и едва слышно прошептали: «Подождите минуту, сейчас это пройдет». Она закрыла глаза. Мы молча стояли вокруг, не зная, как помочь. Через некоторое время Анастасия Ильинична глубоко вздохнула и открыла глаза. Они вновь обрели прежний молодой блеск. «Ну, вот и все. Теперь я уже на финишной прямой. Все позади. — Она внимательно обвела взглядом собравшихся, останавливаясь на каждом. — Спасибо, что пришли. Вы все хорошие люди, добрые. Я сейчас вас покину, мое земное время истекает. Но я буду помнить о вас. У каждого из вас своя судьба. По-разному вы проживете жизнь. Будут и трудности, и горе, и радости. Одно помните: хорошее, что вы посеете сегодня, ускорит получение щедрого урожая завтра. Плохие дела, наоборот, откинут вас назад и втянут в новый круг страданий до очищения. Ну вот, пожалуй, я сказала самое главное. — Она помедлила и уже еле слышно добавила: — Каждому да воздастся за дела его! Мое время истекло. Прощайте, не забывайте меня. — Как легкое дуновение ветра прошелестел ее голос. Глаза закрылись.

В это мгновение кукушка стала отсчитывать двенадцать ночи. Ни у кого из нас не было таких часов, но мы не удивились. Все не отрываясь смотрели на покойную. Вдруг лицо ее исказилось и стало менять выражение. Оно превращалось в лицо другого человека. Секунда, и перед нами лежала молодая девушка, очень милая с вздернутым носиком и взбитыми светло-русыми волосами. Первое, что бросилось нам в глаза, было ее перерезанное горло. Все вскрикнули от ужаса. Тут же лицо стало расплываться и переплавляться в иное. Теперь мы видели красивую женщину средних лет с синюшным лицом и обрывком веревки на шее. Маски сменялись все быстрее и быстрее. Мы уже едва успевали рассмотреть черты новых лиц, но ясно понимали, что все они принадлежат женщинам, умершим не своей смертью. Последним образом, задержавшимся подольше, была молодая, поразительной красоты девушка с толстой черной косой. На волосах, шее и плечах ее зеленела болотная тина. Внезапно она открыла огромные черные глаза, оглядела всех, стоящих рядом, и прошептала: «Ну, вот и все, спасибо тебе, Боже!» Глаза ее закрылись уже навсегда. Кукушка прокуковала последний раз. Лицо опять преобразилось. Перед нами лежала Анастасия Ильинична, помолодевшая, спокойная, с легкой улыбкой на губах. Женщины, Ириша и я заплакали. Постояв еще какое-то время возле покойной, мы покинули комнату. Надо было звонить и вызывать «скорую» и милицию. «Скорая» приехала быстро. Врачи осмотрели тело и, составив акт о смерти в результате острой сердечной недостаточности, уехали. В ожидании милиции наши родители нагрели воды, взяли корыто и хотели обмыть тело покойной. Открыв дверь ее комнаты, все застыли, пораженные увиденным. Комната была абсолютно пуста. Покойная, вся мебель и вещи исчезли.