Искатель, 2009 № 03 - [20]

— Какую, Вадим Вадимович? — спросил с явным облегчением в голосе Бунтиков.

— Если ты, ядрен-матрен, — посулил старший следователь, — вместо того, чтобы дело делать и работу работать, будешь портить жизнь порядочным людям, в частности одному всемирно известному ученому — соображаешь, о ком я говорю? — так вот, я тебя тогда… исковеркаю.

— К-как исковеркаете? — проблеял оторопевший Бунтиков.

— Как бог черепаху, — охотно пояснил Хватко и положил трубку.

— Вот это вразумительно! — усмехнулся Горислав. — Пескарь сей порядком нервы мне потрепал, бестолковый какой-то, да и шустрит не там, где надо. А тебе правда дела предлагали истребовать?

— Куда там! Чтоб сюда дело попало, да еще и без лица, — это такая, брат, канитель, что не приведи господи! Я со своей стороны тоже постараюсь, переговорю с руководством, но коли хочешь, чтобы наверняка истребовали, — организуй кампанию в прессе, а того лучше — коллективное обращение ведущих ученых совокупно с депутатским запросом.

— Попробую, — сказал Костромиров. — Между прочим, знаешь, я выяснил наконец, что безусловно связывает всех трех убитых. Думаю, сегодня об этом станет известно и твоему Бунтикову, по крайней мере — в некоторой части, но навряд ли он придаст сему факту должное значение.

— Вот как! — встрепенулся Вадим. — Ну не тяни, говори скорее.

Горислав рассказал Хватко все, что ему стало известно благодаря откровенности Пеклова об ордене святого Феофила Мелиссина. Про отрывок же пергаментного манускрипта, читанный ему на днях, Вадиму пришлось долго втолковывать, пока он вдруг не хлопнул себя ладонью по лбу: «Ах, грек этот твой византийский! Конечно, помню. Сразу бы про виски сказал, я бы и раньше вспомнил, а то они у меня, ядрен-матрен, как-то друг на друга оба-два наложились!»

— Понимаешь, какая картинка получается, — резюмировал свой рассказ Костромиров, — как только убивают первого кавалера сей высокой церковной награды — профессора Пухлякова, так мне тут же приходит от неведомого анонима первая же часть рукописи с житием преподобного Феофила. Едва убивают второго — профессора Щербинского, — присылают следующую часть. Так что…

— Так что, — прервал его Вадим, — возможно, не сегодня-завтра тебе стоит ожидать конверта с вожделенным продолжением похождений долба… тьфу! святого Мелиссина. Ты это хочешь сказать? Да-а… Я лично сомневаюсь. По крайней мере, хочу сомневаться. Иначе — это не картинка, а ребус шизофреника какой-то получается! Хотя, может, тебя, Горислав, кто подставить эдаким манером хочет? Нет? Как думаешь? Если не это, тогда… я даже и не знаю тогда, что это такое! Или у тебя уже имеется рабочая версия?

— Пока нет, — ответил Костромиров, — но чувствую — здесь какая-то более тонкая игра…

— Надеюсь, в окружной ты об этом не заикнулся? — неожиданно вспомнил старший следователь. — Нет? Вот и не заикайся пока, а то этот, как ты его нарек, пескарь в тебя не хуже питбуля вцепится, за ноги после не оттащишь. Ладно, вижу, что все три дела надо забирать, тут двух мнений быть не может! И объединять в одно производство. Постарайся организовать запрос, а я буду капать на мозги руководству.

Как и предполагал Горислав Игоревич, большой продолговатый конверт с надписью по диагонали «Профессору Костромирову Г. И.» уже дожидался его в почтовом ящике.

Поднявшись в квартиру и выполнив необходимые ритуалы, связанные с переодеванием, откупориванием коньяка и раскуриванием трубки, профессор аккуратно вскрыл конверт и достал неровные порыжелые листы пергамента…

Глава 6 ИГРА В ТАВЛИ

«В условленный час мы все пятеро стояли перед вратами храма Пречистой Матери Божьей, в коем с давних времен благоговейно хранится священный мафорий Госпожи и Владычицы мира.

Ныне я с невыразимой горечью и поздним раскаянием вспоминаю тот вечер, ибо стоило мне послушаться тогда голоса сердца — и я оставил бы негодных друзей своих ради всенощного бдения в сем храме, но — увы! — вместо этого, увлекаемый личным демоном, последовал я вместе с ними в сторону Морских стен, туда, где, по уверениям Петра Трифиллия, должна была находиться искомая таверна.

Здесь, во Влахернах, было просторнее, нежели в центре города: дома не жались друг к другу, словно озябшие нищие на паперти, и не нависали верхними этажами над мостовой, заставляя меркнуть солнечный свет, как в переулках Месомфала — средостения столицы. Меньше попадалось лавок-эмволов и мастерских-эргастирий, зато жилища утопали в зелени садов и виноградников. Самые крыши домов этого богатого предместья являли собой как бы висячие сады, ибо в обилии были уставлены большими глиняными и свинцовыми сосудами, в которых выращивались разнообразные деревья и цветущие кустарники.

По дороге Трифиллий без умолку болтал, рассказывая нам о своем знакомом-трактирщике, к которому мы направлялись. Мы узнали, что звать его Домн и происхождением он иллириец и поэтому человек во всех отношениях прекрасный (сам Трифиллий был также родом из Диррахия, который вослед за Валерием Катуллом именовал не иначе как «кабак Адриатики»). Нам стало известно, что харчевня-фускария Домна пристроена почти вплотную к крепостным стенам, при этом Петр не преминул уколоть своей насмешкой нас, уроженцев Византия: