Искатель, 1994 № 03 - [51]

— Да, сударь, — сказал он. — Ей–Богу, это тот самый.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Я уже обращал внимание Вашего Преосвященства, что у него сбито копытце. Посмотрите сами.

Епископ направил лошадь к указанному месту и наклонился, чтобы рассмотреть олений след. Все верно.

Вдруг он поднял голову и прислушался.

— Шампанец, оленя кто–то травит!

В самом деле, с ветром до охотничьего отряда донесся отдаленный лай собак.

— Это наши собаки брешут, — сказал какой–то новичок.

— Нет, — отозвался епископ. — Так лают собаки, когда гонят зверя. Это ясно, черт побери!

Доезжачие прислушались л многозначительно переглянулись.

— Что? — спросил епископ.

— Правда, это не пустая собачья брехня. Они заливаются вовсю.

— Чьи это собаки? — вскричал епископ, побледнев от гнева.

Все притихли.

— Черт побери! — взорвался он, видя, что ему не отвечают. — Интересно знать, кто себе позволяет охотиться в моих уделах? Впрочем, сейчас увидим. Туда, где прошел олень, прибегут собаки.

Затем он заметил движение среди егерей: один из друзей моего деда хотел было улизнуть в лес.

— Всем стоять! — приказал епископ, нахмурив брови.

Все замерли и стали ждать.

— Вы уже догадались, господа, — сказал трактирщик, прерывая рассказ, — что оленя, след которого потеряли собаки епископа, гнали теперь собаки моего деда?

— Да, уж на это нам ума хватило, — ответил Этцель. — Продолжайте, милейший.

— Скажем несколько слов о дедушкиных собаках — им предстоит сыграть большую роль в истории, которую я имею честь вам рассказать.

Это были великолепные, славные собаки, каждая — на вес золота. Черные как смоль, с огненно–рыжими грудью и животом, поджарые, тонконогие, с жесткой волчьей шерстью. Они могли гнать зверя — зайца, лань, оленя — восемь, десять часов подряд. В хорошую погоду они не ошибались никогда. Если след был свежим, они были так собранны, что вчетвером могли бы поместиться на этом столе. В общем, чудо, а не собаки. Таких, если они еще встречаются, и вам желаю, господа. Вскоре они появились и, ничуть не тушуясь епископа, его своры и всей компании, выскочили из лесной поросли на дорогу, обнюхали олений след и, лая еще яростнее, бросились в лесосеку напротив.

— Чьи это псы? — раздался крик Его Светлости.

Егеря смолкли, словно не знали ни собак, ни хозяина.

К несчастью, там был Томас Пише. Ему предоставилась прекрасная возможность утолить злобу и угодить герцогу.

— Жерома Палана, монсеньор. Аптекаря из Тэса, — ответил он.

— Убить собак и связать хозяина! — распорядился епископ.

Приказ был точен и ясен, истолковать двояко его невозможно.

— Ладно, — сказал Пише товарищам, — займитесь хозяином, а я возьму на себя собак.

Славным лесникам не хотелось арестовывать Жерома Палана, и все же они ни за что не поменялись бы поручениями с Томасом Пише. Кто не знал, что зло, которое затаит дед на убийцу своих собак, не сравнимо ни с чем, даже если деда арестуют или будут стрелять, в него самого!

Егеря поспешно повернули направо, а Томас Пише, углубившись в заросли слева, помчался со всех ног в направлении, в котором убежали собаки его недруга.

Оказавшись вне поля зрения епископа, лесники немного посовещались. Их было пятеро. Трое из них — холостяки. Двое — женаты. Парни считали, что дедушку надо предупредить. Он скроется, а они скажут, что никого не видели и что, наверное, собаки сбежали с псарни и гнали оленя одни. Однако женатые покачали головами.

— Если епископ об этом узнает, то, в лучшем случае, мы потеряем работу.

— Лучше рискнуть работой и даже свободой, чем предать такого хорошего товарища, как Жером Палан.

— У нас еще есть дети и жены, — возразили отцы семейств.

На это нечего было ответить. Благополучие жены и детей всегда стоит на первом месте. Здравый смысл женатых мужчин взял верх над добрыми намерениями холостяков.

Дело оставалось за малым: поймать дедушку. Это было нетрудно, ибо он всегда следовал за собаками, предпочитая, как он говорил, стрелять наверняка, чем забегать вперед.

Не сделали егеря и трехсот шагов, как столкнулись с ним нос к носу. Пришлось им против собственной воли схватить ею, обезоружить, повязать и потащить в сторону Льежа.

В это время Томас мчался, как человек, которому дьявол нашептал дурного на ухо. В отличие от Жерома Палана, он решил забежать вперед. Ориентируясь по собачьему лаю, расположился на небольшом пригорке. Наверху стояла мельница. На земле был заметен свежий след оленя. Никаких сомнений, собаки побегут этой же дорогой. Он притаился в лесосеке.

По приближавшемуся лаю Томас понял, что ему пора. Собаки начали теснить слабевшего оленя, и, вероятно, по прошло бы и часа, как затравили бы его.

Лай все приближался. Никогда при засаде на зверя сердце Томаса Пише не билось так, как в ту минуту.

Показались собаки. Томас прицелился в вожака и выстрелил. Первой пулей он сразил Фламбо, второй — Раметту. Раметта была самкой, Фламбо — лучшим дедушкиным псом. Двух других псов звали Рамоно и Спирон.

Томас в злости предпочел убить суку, чтобы дедушка уже никогда не смог завести собак той же породы.

Совершив сей великий подвиг, Томас оставил Фламбо и Раметту распростертыми на земле и пошел домой, предоставив Рамоно и Спирону возможность продолжать охоту.