Искатель, 1985 № 05 - [39]

Заведение находится на углу улицы, которая не знаю почему уже давно привлекает мое внимание, и вчера мы заходили сюда, но ненадолго.

Час завтрака прошел. Два кельнера занимаются уборкой бара, а шеф заведения сидит за кассой и просматривает счета. Три человека, расположившись за столом у витрины, распределяют свое внимание между пивом и свежими номерами «Дейли миррор». А в углу напротив сижу я за стаканом виски, и настроение у меня подавленное.

Я бессмысленно взираю на ярко нарисованную даму напротив, когда передо мной останавливается живая. Но не менее яркая. И не менее разрисованная. Не экономит, видать, пудру и помаду.

— Мой большой мальчик скучает? — спрашивает она голосом, который после сна явно нуждается в легкой смазке.

— Совсем нет, — апатично качаю головой. — Забавляется.

— С виски?

— И с содовой, — тороплюсь добавить, чтобы придать своей забаве более пристойный вид.

— Оригинальная идея, — признает дама. — Хотя вы, если верить моим часам, рановато начали.

С этими словами она непринужденно располагается рядом со мной и подзывает кельнера тем же, требующим смазки, голосом:

— Деви, один скоч, мой мальчик!

И лишь после этого догадывается спросить меня:

— За ваш счет, не правда ли?

— Не будем обсуждать эти прозаические детали, — бормочу я великодушно.

Великодушный тон, естественно, не ускользает от внимания женщины, которая, воспользовавшись им, вливает в себя менее чем за час еще три порции виски, заполняя паузы вопросами, служащими нашему знакомству.

— Мне кажется, я уже видела вас, — говорит она, посылая мне располагающую улыбку большого намазанного рта.

— Не исключено, — отвечаю, уныло взирая на свой стакан.

— Да-да, я видела вас в «Золотом льве»… сейчас вспомнила. Вы были, кажется, с какими-то моряками и подняли ужасный шум.

— Не исключено, — повторяю я и отпиваю глоток. — Какой смысл пить, если не поднимать шума.

— Вы моряк или что-то в этом роде, да?

— Да, что-то в этом роде.

— И какой национальности?

— Болгарин.

— Болгарин?.. А, да, Балканы, — произносит дама, довольная, что может блеснуть своими познаниями в географии.

Затем, напомнив Деви, что ее стакан пуст, продолжает расспрашивать:

— А где ваш пароход, мой мальчик?

— В море.

— А я предполагала, что в Гайд-парке.

— Я хотел сказать, в открытом море.

— А вы остались?

— Ну, когда твои дружки бросают тебя… и в самый тяжелый момент…

— Бедный мой мальчик! — проговаривает она сочувственно, берет у Деви очередной скоч и после продолжает: — Что вы теперь будете делать?

— Ждать, что же еще.

— Чего ждать?

— Судна, естественно. Не думаю, что оно потонет в пути. Через несколько недель снова будет здесь…

— Действительно. Ну, несколько недель не так много. Если вы располагаете средствами…

— На несколько недель у меня не хватит средств, — признаюсь я, рискуя ее разочаровать. — Но думаю, мне удастся найти какую-нибудь работу.

Она, кажется, тоже готова рискнуть, потому что бросает:

— Найти работу? Не исключено. Хотя более вероятно, умрете с голоду.

— Так уж и умру! В крайнем случае пойду в посольство.

— Это уже что-то более реальное, — кивает дама и берег у меня сигарету.

Услужливо подношу ей зажигалку и, в свою очередь, закуриваю. Какое-то время мы оба молчим, одинаково довольные, она — что собрала свою маленькую информацию, я — что допрос окончен. Допрос — да, но не вопросы:

— Надеюсь все же, что вам хватит средств на один—два дня?

— О, на один—два дня — разумеется.

— И еще на один—два скоча?

— Конечно. Не стесняйтесь.

Она и не думает стесняться и продолжает наливаться до обеденного часа, когда кафе наполняется народом и даже потом, когда оно пустеет и мы остаемся одни. Закончив допрос, дама переходит к более общим темам, наводящим и на серьезные размышления, даже способствующим определенному философствованию. Но это не мешает ей через равные интервалы в пятнадцать минут говорить: «Деви, мальчик мой, ты что, не видишь, что мой стакан пуст?», а иногда вспоминать и обо мне, хотя я — что естественно для пьяницы на второй день запоя — значительно более скромен, чем моя визави.

Наконец, как и следовало ожидать, дама переходит от кардинальных вопросов бытия к теме любви, ибо что еще остается человеку в этом отвратительном мире, кроме любви. По этому поводу она признается — не без известной доли девического стыда, — что, в сущности, я ей не антипатичен, даже напротив, однако это еще ничего не значит, и пусть я не воображаю ничего, потому что у нее есть друг, постоянный друг, и что мне посчастливилось познакомиться с нею и сидеть за одним столиком только потому, что этот друг, настоящий друг, в данный момент находится вне Лондона, она не знает точно, где и с какой целью.

Время близится к пяти, я далеко не так пьян, как кажется, и достаточно ясно понимаю, что попал за столик — с некоторых пор она твердит, что я оказался за ее столиком, а не наоборот, — одной из тех особ, которых можно встретить во всяком вертепе средней категории, женщины весьма спорной и сомнительной молодости, экипированной с дешевым шиком и накрашенной с удручающей вульгарностью, что сочетается с претензией на некую непорочность, возможно, основанной на том, что этим дикарям с Балкан более всего и нравятся непорочные.