Искатель, 1985 № 02 - [39]

Постепенно треск усилился. Экран осциллографа запестрел хаосом линий, бликов и пятен. Звуки были не очень громкие, но чрезвычайно раздражающие. Я осторожно постучал набалдашником дедовской палки, случайно подвернувшейся мне под руку, по блоку самонаведения. Треск не пропал. Казалось, эти лишенные гармонии звуки в состоянии за короткий срок лишить человека разума. Я обошел вокруг скульптуры. Как уже говорилось, «Мона Лиза» была иссечена трещинами и провалами, а одна трещина получилась даже сквозной. В нее свободно проходила моя рука. Сейчас в этой дыре крутился и прыгал шарик размером с теннисный мяч. Он напоминал даже не твердое тело, а скорее большую каплю расплавленного тяжелого металла. Шарик быстро вращался, дергался и, казалось, вот-вот разлетится мелкими блестящими брызгами. Насколько я помнил, при монтаже такая деталь мне не встречалась и, следовательно, в «Моне Лизе» присутствовать не могла.

Шарик запрыгал быстрее, и соответственно усилился треск. С мрачной решимостью я поднял палку деда и двинулся к скульптуре. Мне показалось, что это один из мячиков негритенка, который тот успел засунуть в «Мону Лизу», пока я ходил за сигаретами, поэтому я и решил попросту вытолкнуть игрушку палкой. Я сунул палку в отверстие. Трость почти до набалдашника ушла в провал, но ни ее конец ни шарик так и не появились из выхода трещины Я ничего не понимал! Судя по длине палки, из отверстия уже должен был выкатиться мячик, и просто обязаны были торчать фута полтора самой трости. Куда они подевались?! Я был так поражен, что даже не заметил тишины, разлившейся вдруг в комнате. Я был уверен, что шарик, подобно ножу мясорубки, давно искрошил в пыль окованную серебром палку.

Я вытащил трость из трещины и увидел что она абсолютно цела! Протер глаза, помотал головой… Палка цела, и шар на месте. Только теперь он не прыгал, а плавно вращался вокруг своей оси. Треск тоже не возобновлялся. В изнеможении я упал на стул и закрыл глаза.

Из полуобморочного состояния меня вывело царапанье в дверь. Обычно именно так Элиза просилась в комнату. Приняв, видимо, мое молчание за знак согласия, она толкнула дверь и, мягко ступая, прошествовала к дивану. Неуловимое движение — и Элиза взлетела на сиденье, уселась как раз напротив антенны и принялась умываться. Я рассеянно наблюдал, как она лижет лапу и трет ею свою голову.

Элиза была гордостью нашей семьи: ни у кого из знакомых не было кошек оранжевого цвета. Когда она, свернувшись клубочком, спала на диване, казалось, что это огромный апельсин лежит на потертом плюше и терпеливо ждет, когда его подадут на стол. Так вот, наблюдая за Элизой, я вдруг заметил, что этот прекрасный экзотический цвет стал блекнуть. Я подошел поближе. Точно, апельсиновый цвет на глазах превращался в желтый, и, более того, кошка заметно уменьшалась в размерах! Через полчаса передо мной лежал маленький котенок. Насколько я помнил, именно в таком виде Элиза в первый раз попала к нам в дом и было ей тогда всего пять дней. Я повернулся к скульптуре, отключил ее от сети и позвонил Стонброку: пусть сам разбирается в этом электронном чуде. С меня довольно!

В девятом часу вечера Стонброк оторвался от записной книжки и, тяжело откинувшись на спинку стула, закрыл глаза. На столе, заставленном чашками с остывшим кофе, громоздилась гора окурков. Весь день физик ползал вокруг скульптуры, периодически чертя что-то в блокноте. Я сидел на диване, кормил Элизу молоком из бутылочки с соской и отвечал на бесконечные вопросы друга. «Мона Лиза» включалась и выключалась несчетное количество раз, и столько же раз тросточка, окованная серебром, побывала в загадочной трещине. Иногда дверь мастерской открывалась, и на несколько секунд появлялась курчавая голова Сэмми или седая борода деда. Сэмми заканчивал свой непродолжительный визит ослепительной улыбкой, а дед — выразительным покручиванием указательного пальца у виска.

Стонброк открыл глаза и вдруг, озорно улыбнувшись, сказал:

— Джонни, ты — гений! Не знаю, как твои скульптуры, но в физике ты сделал не то что шаг, а огромный скачок. Сам того не ведая, ты создал какой-то аппарат. На первый взгляд этот винегрет из электродеталей принципиально не может работать, но он работает! Да еще как! Объяснить всего я тебе не могу, потому что и сам не знаю, но общие положения работы «Моны Лизы» для меня ясны. Аппарат как бы поворачивает — правда, локально и только для живых организмов — время вспять. И притом ускоренно! Например, твоей Элизе понадобилось два года, чтобы превратиться из маленького котенка в огромную кошку. «Моне Лизе» на обратный процесс потребовалось всего полчаса! Также можно сделать вывод, что омоложение идет лишь до какого-то предела. Для кошки этим пределом стали пять дней, а человек, по моим грубым подсчетам, может снижать свой возраст до трех—пяти месяцев. Несомненно, на живой организм действует какое-то поле, передаваемое антенной импульс-наведения. Элиза затеяла умывание, расположившись прямо по оси антенны.

Шарик — это, конечно, не мячик, подсунутый шалуном Сэмми. Что это такое, я сказать не могу, но, видимо, именно он — причина производимого эффекта, а фактором, придающим системе стабильность, является контакт шара с серебром, которым окована трость твоего деда.