Искатель, 1981 № 06 - [29]

Ровнин уже лег спать, когда раздался резкий звонок телефона. Не поворачиваясь, он нащупал в темноте трубку.

— Алло, вас слушают.

Трубка молчала. Он посмотрел на часы — половина одиннадцатого. За время работы сотрудником ГУУР Ровнину много раз приходилось жить в гостиничных номерах и чужих квартирах, и почти в каждом номере и в каждой квартире раздавались вот такие звонки, без ответа. Ровнин знал, что эти безымянные, неизвестно как возникающие звонки почти неизбежная участь любого места, где есть телефон. И вот сейчас такой звонок впервые раздался здесь, в квартире на Средне-Садовой. Мембрана тихо, едва слышно шипела. По звуку фона Ровнин понял, что неисправность линии или аппарата здесь ни при чем. В трубку просто молчали. Значит, кто-то или шутит, или очень хотел бы услышать его голос. А может быть, ни то и ни другое.

— Алло, вас слушают.

Мембрана по-прежнему молчала — с тем же фоном.

— Вас слушают, — повторил он. — Я слушаю вас.

Никто и на этот раз не ответил. Ровнин положил трубку.

Потом такие же точно звонки раздавались еще несколько раз. Постепенно Ровнин привык к ним. Звонили всегда по вечерам, в самое разное время: в восемь, в десять. Один раз даже в двенадцать.

В свободное время по вечерам Ровнин обычно читал или смотрел телевизор. Если же программа была скучной, а читать не хотелось, он разворачивал на полу и изучал карту города. Карту, а также указатели и путеводители он подготовил заранее, еще в Москве. Карта была крупномасштабной, с подробно выделенными микрорайонами, пригородами и маршрутами транспорта. Эту карту Ровнин постепенно выучил, как таблицу умножения. Он прорабатывал город район за районом, методично, неторопливо, по частям, с карандашом в руках, запоминая и повторяя названия. Сначала он добился того, что вся карта стала ему ясна и понятна. Потом, вспоминая Лешку и то, что он наверняка точно так же изучал эту самую карту. Ровнин стал наносить на нее, сверяясь со спецуказателями, справочниками и путеводителями, все, что могло как-то пригодиться: районные банки, сберкассы, торговые точки, заводы, фабрики, стоянки такси, бензозаправочные колонки, вокзалы, аэропорты, пристани, крупные гостиницы и рестораны. Закончив с этим, занялся объектами помельче: отметил кафе, бары, санатории, дома отдыха, пляжи, базы проката лодок и морских велосипедов. За месяц, не выходя из своей квартиры, он узнал о Южинске все, что можно было узнать о городе, и теперь с закрытыми глазами представлял себе все коммуникации, извивы улиц, выезды за город и пригороды до последнего прогулочного портопункта и остановки электрички.

Так прошли март и половина апреля. Дни проходили без изменений. Не появлялось ни письма с незнакомой фамилией, ни лопоухого, ни просто намека на что-то похожее. В общем, Ровнин знал, что даже если у него есть шанс, слабый шанс, то и в этом случае ожидание может продлиться очень долго. Он подготовил себя к этому и ждал. Знал он и другое — что такое ожидание и есть самая нуднятина и нервотрепка, самая трудная часть работы, по крайней мере, для него. Вот это ровное, на выдохе, спокойное ожидание, ожидание на слабый шанс, почти, бессмысленное и тем не менее, несмотря, на полную неопределенность, серьезное. Вот в чем была особенность такого ожидания. Каждый день в четыре часа, а по воскресеньям утром и днем он видел, как Ганна проверяет письма. Сначала она делала это довольно топорно, так, что он морщился. Особенно в первые дни — она буквально клевала каждую ячейку, поминутно оглядываясь, а когда кто-то подходил, замирала так, что понять, что она проверяет ячейки, смог бы и младенец. В конце концов Ровнин однажды не выдержал, позвал Ганну в дежурку и сделал ей серьезный втык.

— Ганочка, я же просил тебя, чтобы ты делала это незаметно. Не перебивай меня. Я ведь просил тебя: это надо делать очень незаметно, не акцентируя. А ты? Да не замирай ты над каждой ячейкой. Пробеги глазами, и все. Не таись. Ты же как курица клюешь. У тебя что, с памятью плохо?

Закончив втык, он понял, что махнул лишку. Ганна отвернулась, у нее покраснели виски и скулы. Ну вот. Девушка она, конечно, славная, но накачивать ее, судя по этой реакции, бесполезно. Может, хватит? — подумал он. Нет. Так оставлять нельзя.

— Ну вот, надулась. Я ведь хочу только объяснить тебе, что это очень важно. Ты понимаешь, Ганна?

По-прежнему стоит отвернувшись. Черт возьми, какая святая обида! Ровнина взяло зло. Да пошла она со своей обидой! Этот детский сад надо кончать.

— Ганна! — он постарался нажать. — Ганна, прекрати!

— Да? — Она не повернулась.

— Ты понимаешь, что это важно? Да перестань ты дуться, в конце концов.

— Понимаю, — еле слышно сказала она.

— Эмоции, Ганочка, здесь не нужны. Не обижайся.

— Я не обижаюсь.

— От тебя требуется одно — незаметно проверить пришедшие письма. Пришедшие, понимаешь? Пришедшие, а не все. Обычно их кладут ячеек в десять. В каждую по одному-два. Редко по три. Ну? Это же просто.

Кажется, она думает сейчас совсем о другом.

— Ганна!

— Я постараюсь, Андрей.

— Вот и постарайся. И не нужно эмоций.

Все-таки она ушла явно обиженной, но, кажется, после этого исправилась. Теперь понять, что Ганна проверяет почту, мог только он.