Искатель, 1981 № 03 - [48]

— Нет.

— Что, не знаете или еще не настала пора?

— И то, и другое.

Я обошел вокруг его стола и уселся в свое кресло.

— Невероятно. Скажи я что-нибудь в этом роде, и вы бы заявили, что у меня разболтались винтики, только другими словами. Я же обычно выражаюсь предельно просто. Желаете побеседовать с Кремером?

— Нет, я буду говорить с мистером Кремером только тогда, когда это будет необходимо.

ГЛАВА XI

Первый раз почти за целую неделю я спал в собственной постели.

Это был очень интересный период — вечер в воскресенье и часть понедельника. Думаю, вы обратили внимание на слова Вульфа, что он ни с кем не собирается ни встречаться, ни разговаривать, пока у него не будет побольше фактов. Я не могу вам сказать, каким образом он собирался добыть эти факты (ведь он сам заявил, что ни с кем не хочет держать связи). Может, при помощи телепатии, а может, собирался провести спиритический сеанс. Однако к двенадцати часам дня в понедельник стало ясно, что он имел в виду совсем другое. Он хотел сказать, что ему не нужны факты. Если бы факт предстал перед его глазами, он бы их закрыл; если бы он стал лезть ему в уши, он бы заткнул их пальцами.

Итак, это был очень интересный период. Перед вами был практикующий частный детектив с единственным источником довода от случайной продажи рассады орхидей; с авансом в десять тысяч долларов наличными, которые лежали у него в сейфе, с клиентом-мультимиллионером, одержимым навязчивой идеей, с прекрасным гонораром в будущем, стоило ему лишь пошевелить мозгами и сделать сногсшибательное открытие, он же между тем избегал находиться в одной комнате со мной из страха, что я могу ему что-либо сообщить. Он не связывался по телефону с Джареллом, не включал ни радио, ни телевизор. Я даже подозреваю, что в понедельник утром он не читал «Таймс», хотя не мог бы в этом поклясться, потому что он обычно читает ее за завтраком, который Фриц доставляет к нему в комнату на подносе.

Все говорило о том, что Вульф паникует. Он до смерти боялся, что в любую минуту может выплыть один факт, который вынудит его послать меня с дарами к Кремеру, что для него хуже мороженого с мускусной дыней или редьки с устрицами.

Я понимал, какое у него было состояние, даже сочувствовал ему. Разговаривая по телефону с Джареллом, я изо всех сил старался удержать его на расстоянии, толкуя, что Вульф погружен в глубокие раздумья. Дела были не так уж и плохи. Как я и ожидал, лейтенант Роуклифф навестил семейство Джареллов, но во время своего визита не слишком упирал на тот факт, что двое из довольно близких Джареллу людей — его бывший секретарь и друг дома — в течение последней недели превратились в прах. Разумеется, он не прочь был это сделать — Роуклифф мог брызгать слюной даже перед самим святым Петром, — но у него не было вещественных доказательств.

В понедельник без десяти двенадцать зазвонил телефон, и меня пригласили зайти как можно скорее в контору окружного прокурора. Вульф еще сидел в своей оранжерее. Обычно он сходит вниз в одиннадцать, но в то утро намеренно засиделся там, опасаясь, как бы я ему кое-что не сообщил. Я связался с ним по внутреннему телефону, чтобы доложить, где меня искать, вышел на Девятую авеню и взял такси.

На этот раз мне пришлось прождать всего несколько минут. Мандельбаум был вежлив, как обычно, даже встал, чтобы пожать мне руку.

От меня ему нужно было все то же самое, что и в прошлый раз, а именно: что я видел и слышал у Джарелла, только теперь касающееся не Джеймса Л. Ибера, а Корея Брайэма. Мне пришлось признать, что в настоящий момент это уже относится к делу, так что сообщить мне предстояло гораздо больше, чем в прошлый раз, поскольку Брайэм обедал у Джарелла в понедельник и остался играть в бридж, то же самое повторилось и в среду, к тому же я мог в разное время слышать замечания в его адрес. Мандельбаум был терпелив и к хитрым приемам не прибегал. Правда, он несколько раз просил меня повторить тот либо иной эпизод, однако это так давно вошло в практику, что перестало быть хитрым приемом. Я не упомянул лишь об одной из моих встреч с Брайэмом — на совещании в кабинете Вульфа в пятницу вечером; к моему удивлению, Мандельбаум тоже об этом не заикнулся. Мне казалось, они уже должны были до этого докопаться, однако, выходит, еще не успели.

Когда стенографистка, которой он велел отпечатать показания, вышла, я встал с кресла:

— Она с этим долго провозится, мне же нужно выполнить пару поручений. Зайду чуть попозже и подпишу. Если вы, конечно, не возражаете.

— Ну разумеется. При условии, что вы сделаете это сегодня.

— Договорились.

Уже возле двери я обернулся:

— Кстати, вы, должно быть, обратили внимание на то, что я не подтвердил свою репутацию острослова?

— Совершенно верно. Очевидно, у вас иссяк запас.

— Надеюсь, дело не в этом. Я думаю, дело в том, что моя голова была слишком занята одним сообщением, которое я только что услышал… про пули.

— Какие пули?

— Ну, про эти две пули. Разве вы еще не знаете об этом? То, что пуля, которой был убит Ибер, и та, которая сразила Брайэма, вылетели из одного и того же револьвера?

— Я полагал, что это держится… — Он прикусил язык. — Откуда вы узнали?