Искатель, 1980 № 02 - [67]

Он встретил меня с каменным лицом, и не успел я открыть рот, как он угостил меня сильным ударом в челюсть. Удар был отработанный, наотмашь, рука шла от пояса, и я заметил ее, когда было уже поздно.

— Это за что же такая встреча? — возмутился я, проводя языком по зубам. Слава Богу, все на месте.

Он свирепо взглянул на меня.

— Пэтти мне сказала… — Он умолк, ему было трудно продолжать.

— О-о, — тупо произнес я.

— Вот вам и «о-о», — яростно скопировал он меня. Он тяжело дышал, и я даже подумал, что сейчас он снова меня ударит. Я засунул руки в карманы, а его руки были опущены вниз, кулаки сжимались и разжимались.

— Что вам сказала Пэтти?

— Все сказала. Она прибежала ко мне сегодня утром в слезах… рассказала, как вы заманили ее в сарай для сена… как держали ее там, пока она не устала сопротивляться… и как вы потом заставили ее… заставили… — Он не мог закончить предложение.

Такого вероломства я не ожидал.

— Неправда, — бурно запротестовал я. — Ничего этого не было. Я поцеловал ее… но и только. Все остальное она выдумала.

— Не могла она этого выдумать. Она рассказала мне все в подробностях… Она ничего такого не знала бы, не случись это с ней самой.

Я было открыл рот, но тут же закрыл его. Разумеется, это с ней случилось, только в другом месте, с другим человеком, а скорее всего, не один раз и наверняка по ее доброй воле. Я понял, что ее страшная месть фактически останется безнаказанной, потому что есть вещи, которые невозможно сказать отцу о его родной дочери, тем более если он тебе нравится.

— Не помню, чтобы я так ошибался в человеке, — нещадно жалил меня Октобер. — Я считал, что вы отвечаете за свои поступки… по крайней мере, можете держать себя в руках. А вы — дешевый, похотливый кот. Я считал, что вы — человек, достойный уважения, отдал вам свои деньги, а вы позволили себе развлекаться за моей спиной, совращать мою дочь!

Что ж, в его словах было много обидной правды. Меня и самого мучили угрызения совести за свое дурацкое поведение, но это ничего не меняло. Все же мне нужно было как-то обелить себя. Во-первых, я никогда не сделал бы Пэтти плохо; во-вторых, надо продолжать расследование… Сейчас, когда что-то начало наклевываться, я вовсе не хотел, чтобы меня отправили домой с позором.

— Я действительно заходил с Пэтти в сарай, — медленно произнес я. — И действительно поцеловал ее. Один раз. Всего один раз. После этого я не прикасался к ней. В буквальном смысле слова… ни к ее руке, ни к платью… ни к чему.

Наверное, целую минуту он смотрел на меня в упор. Постепенно гнев уступил место какой-то усталости.

Наконец он сказал, почти полностью успокоившись:

— Кто-то из вас лжет. Я должен верить своей дочери.

— Конечно, — согласился я. Потом отвернулся, посмотрел в глубь балки. — Что ж, по крайней мере, одной проблемой меньше.

— Какой проблемой?

— Как уйти отсюда с грандиозным скандалом и без рекомендаций.

Мысли его были заняты совершенно другим, и какое-то время он стоял, словно не слыша моих слов, наконец, прищурившись, окинул меня внимательным взглядом, который я успешно выдержал.

— Так вы хотите продолжать расследование?

— Если вы не против.

— Не против, — после некоторого раздумья сказал он. — Тем более, что вы переберетесь в другое место и с Пэтти больше не увидитесь. Независимо от того, что я думаю о вас лично, мы все же возлагаем на вас надежды, и, видимо, для блага конного спорта придется пойти на такую жертву.

Он замолчал. Заманчивая перспектива — выполнять собачью работу для человека, который тебя ненавидит. Но все бросить — это еще хуже.

Наконец он сказал:

— Почему вы хотите уйти без рекомендаций? Ни в одну из этих трех конюшен вас без рекомендации не возьмут.

— Я собираюсь идти в конюшню, где лучшей рекомендацией будет отсутствие всяких рекомендаций.

— Что это за конюшня?

— Хедли Хамбера.

— Хамбера? — В голосе его слышался безрадостный скептицизм. — Но почему? Это никудышный тренер, и ни одну из одиннадцати лошадей он не готовил. Что вы там будете делать?

— Он не готовил этих лошадей, когда они выиграли, — согласился я, — но три из них прошли через его руки раньше. Есть также некто П.Дж. Эдамс, которому в то или иное время принадлежали еще шесть из одиннадцати лошадей. Я сверялся по карте: Эдамс живет почти рядом с Хамбером — в каких-нибудь пятнадцати километрах. Хамбер живет в Поссете, графство Дарем, а Эдамс — в Телбридже, сразу же за границей графства Нортумберленд. Это значит, что из одиннадцати лошадей девять провели какое-то время на этом крохотном участке Британских островов. Ни одна из них не пробыла там долго. Что касается двух оставшихся лошадей, Транзистора и Редьярда, досье на них гораздо менее подробные, и я уверен — если тщательно проверить их путь от хозяина к хозяину, выяснится, что какое-то время они тоже принадлежали либо Эдамсу, либо Хамберу.

— Ну пусть даже все лошади провели какое-то время у Эдамса или Хамбера, как это может отразиться на их резвости спустя месяцы или даже годы?

— Не знаю, — ответил я. — Но я устроюсь к Хамберу конюхом и все выясню.

Наступило молчание.

— Что ж, будь по-вашему, — задумчиво произнес он. — Я скажу Инскипу, что вы уволены. Уволены потому, что приставали к Патриции.