Искатель, 1978 № 04 - [4]

Довбня для порядка бросал горсть в опару — самогона с такой приправой не получится.

И снова они выходили в завьюженную ночь, осиянную каленной морозцем луной.

Внезапно Довбня остановился. Невдалеке за плетнем яростно залаяла собака.

— Заметил? Свет-то в окне погас? Или почудилось?

— Вроде бы.

Довбня торопливо зашагал к плетню, Андрей едва поспевал за ним. Взойдя на крыльцо, старшина задергал чугунную подвеску, в хате послышался плач. Он забухал в дверь железным своим кулаком, плач усилился, казалось, верещали уже хором. Напрасно старшина кричал в глухую, обитую мешковиной дверь.

— Открывай. Настя! Оглохла ты, что ли!

Только детский рев в ответ. Даже неловко стало — врываются на ночь глядя в чужой дом…

— В чем дело? — спросил Андрей.

— Щиплет их, не иначе.

— Не понял.

— Детей щиплет, шоб орали: боимся, мол, потому не открываем. — Довбня соскочил с крыльца, отступил в тень, вытянутой рукой затарабанил в окно. Андрей невольно прижался к стенке, словно и впрямь ждал выстрела: под луной оба были как на ладошке.

Наконец-то в сенях завозились, звякнула щеколда.

— Это вы, начальник? Заходь, ради бога! — донесся звонкий молодой голос, и в приоткрытой двери мелькнуло яркое платье.

С койки за ширмой еще доносилось неохотное ребячье хныканье.

Слева на печке виднелась белоснежная, чуть примятая постель под клетчатым пледом. С подоконника зеленовато поблескивала початая бутыль, на табуретке у стола лежала стопка глаженого белья.

Потом он увидел и саму хозяйку, легко скользнувшую из-за ширмы молодуху, неестественно возбужденную, в праздничных монистах на высокой груди. От нее так и веяло жаром, запахом вина и дешевых духов.

— А я думаю, хто стукал. А то ж вы…

Неуловимый жест, будто взмах крыла, и табуретка очутилась на середине комнаты, белье исчезло. А сама хозяйка уже протягивала Довбне ладошку; веселая, с откровенным бабьим вызовом и легким смятеньем в больших, как мокрые сливы, глазах.

— Здравствуй, здравствуй, Настя…

— То ж я и кажу — здоровеньки булы, гостюшки, шо ж так, без предупрежденья?

— И так видно — ждала.

— Ой, вы скажете! Да я тилько свет погасила. — И тотчас тронула Андрея за руку, словно всего обожгла. — Ой, який гарный офицер, може, присядете, чайку сготовлю.

— Да… нет, как старшина.

— Даже белье не успела прибрать, — оборвал Довбня, метнув в Андрея косой взгляд. — Мужское?

— Да то ж Степино. Маты палец поризала, то я ж парубка выручила. Ну шо ж вы, лейтенант… А то приходьте завтра на блины.

— Степаново, значит, — повысил голос Довбня. — Может, Иваново или еще чье-нибудь?

— А вы сами спытайте, — как бы не обращая внимания на старшину, хлопотала она вокруг Андрея; может быть, и впрямь решила попотчевать — бросила на стол плетенку с пирожками. Довбня вдруг ругнулся, шумно выдохнув сквозь сжатые зубы, и заиграл желваками:

— Ну-ну…

— Брезгуете?

— Это оставь другим гостям. Нам не надо, сыты! — Решительно заглянул в соседнюю комнату. Отдернул занавеску в закутке, где кутались в одеяло двое глазастых ребятишек. И все это не глядя на теребившую мониста хозяйку, для которой в эту минуту, казалось, не было ничего важнее «гарного» лейтенанта.

Старшина снова процедил:

— Ну-ну! — И, не оборачиваясь, жестко кинул Андрею: — Айда, лейтенант! Кончай веселье…

Собака все еще захлебывалась в будке у сарая, рвала цепь. Довбня посветил фонариком по снегу, но все подворье вокруг темневшего сарая было укрыто нетронутой белизной. С затаенной хмурью, в которой почудилось что-то похожее на упрек, сказал:

— Или кого ждала, или уже проводила, в любом случае — пустой номер, спугнули.

— Кого? — спросил Андрей, ступая вслед за Довбней.

— Не гадалка — не знаю!

— Веселая… Может, кто из своих? — Он попытался смягчить рассерженного старшину, понять причину его недовольства.

— Может. Все может быть. Двое детей, от кого — неизвестно. Война наколесила. Веселая, дальше некуда.

— А кто такой Степан?

— А, Степан, — точно сплевывая в пространство, буркнул старшина, — сын предпоссовета Митрича!

Какое-то время он глядел на крайний дом под цинковой крышей у самого оврага и, повернув, зашагал в обратный путь, вверх по тропе.

— Дом-то чей?

— Митрича!

Неожиданно Довбня стал, и Андрей едва не наткнулся на него.

— Вы вот что, лейтенант, — голос старшины прозвучал сухо, — нет опыта в наших делах, так вели бы себя поскромнее.

— В чем дело? Я с вами в рейд не напрашивался.

— Сами все понимаете, — отмахнулся рукавичкой, даже не оглянувшись.

— Может, спокойно поговорим?

— А я и не думал волноваться. Мы, знаете, тоже кое-чего повидали.

— Да в чем дело, черт побери?!

Ну и апломб! Похоже, назревала размолвка, из тех, когда спор на повышенных тонах только заводит в тупик. Этого нельзя было допустить. Вины за собой Андрей не чувствовал, лишь смутно догадывался, что дело касается Насти.

— Во-первых, — отрубил старшина, — это вам не фрицев из траншеи таскать. Тут нужна тонкая работа.

— Так…

— Я бы ее, гулену, сгоряча расколол, она уже путалась, если бы не вы со своими нежностями. Растаяли, потекли!

— Все?

Андрей невесело рассмеялся. Довбня тоже хмыкнул неопределенно, пускал дым в небо. И хотя примирение, казалось бы, состоялось, в душе остался осадок.