Искатель, 1977 № 06 - [14]

— Успокойтесь, Овсепян. Я не стану атаманом!

С минуту царило напряженное молчание, прерванное усталым, каким-то надломленным голосом атаманши:

— Ты слышал, Овсепян?… Теперь проваливай!

— Ухожу, — поспешно заверил ее армянин. — Только скажи, кто твой муж?

— Сергей Волох, — ответила она.

Звук собственного имени заставил Сергея вздрогнуть. Овсепян, как показалось ему, напрягся, пытаясь что-то вспомнить, но, видимо, не вспомнил, ушел, поселив в душе неприятное предчувствие.

— Мне можно войти? — осторожно спросил Сергей.

— Сережка… — воскликнула она с такой укоризною, что вмиг рассеяла все сомнения. — Запри только дверь и лампу захвати.

Она сидела на кровати, положив руки на колени и печально склонив голову. Волосы заплетены в одну, девичью, косу, какую носила она в дни их первых встреч. Одета в женское: белая кофта да синяя юбка. Сергей поставил лампу на столик у кровати под матерчатый абажур и невольно забыл обо всех треволнениях, залюбовавшись преобразившейся атаманшей.

— Зачем ты отказался? — со стоном в голосе спросила она, подняв к нему большие, полные невыразимой тоски глаза. — Пойми же, я не могу их бросить! Я сама поднимала казаков. А сейчас не могу быть атаманом. Хочу быть просто бабой Сергея Волоха. Сережка! Что ты со мной сделал! Если бы этот армянин вчера ворвался вот так — убила б! А сегодня не могу… Я уже твоей бабой себя чувствую.

— А кто этот Овсепян?

— Кто его знает… Вроде у Деникина в контрразведке служил… Мне его Ропот в помощники подсунул.

— А Ропот кто? Ты у него служишь?

— Нет. Как подняла я казаков, заявился он и предложил сообща действовать.

— Видать, затевает что-то? — осторожно спросил Волох.

— Может, и так, — неохотно ответила она. — Чеченцы да черкесы его уважают…

— Пойдут за ним?

— Только свистнет… У него сейчас сабель пятьсот под рукой, да моих двести. А он мужик толковый. Даром что с костылем ходит, любого генерала раздолбает, как бог черепаху.

Волох задумался над услышанным. Он не сомневался в военных и организаторских способностях Андрея. Но что же он затевает? Считает, что наступила пора привести в жизнь свои замыслы, связанные с казачьей республикой? Но при чем здесь чеченцы? Здесь что-то новое… Теряясь в догадках, он невольно по привычке покачал головой. Наблюдавшая за ним Лена сочла этот жест за колебание и с проснувшейся надеждой спросила:

— Может, станешь атаманом? У меня отряд — во! Что прикажу — враз исполняют! А?

Он присел рядом на краешек кровати, нежно обнял ее за плечи.

— Не надо об этом…

Они долго сидели молча, то обнимаясь, то всматриваясь в лица друг друга нежно и пристально.

— Сережка, а ты петь не разучился? — спросила она, будто, лишись он своего голоса, не станет самого большого сокровища. — Я ведь тебя за песни полюбила. Помнишь тогда?…

Он хорошо помнил, как в конце мая 1916 года пришел в обезмужиченную войной станицу со своим коробом, в тайнике которого нес антивоенные листовки.

День был воскресный. В церкви только что отслужили молебен за упокой души погибших воинов и во славу российского воинства. Толпа женщин, девушек, немногочисленных непризванных парней, стариков и детишек повалила из церкви. Он видел черные платочки, лица убитых горем стариков, не по возрасту серьезных детей и не выдержал. Сбросил короб наземь, выдернул из него старенькую балалайку и ударил по струнам.

Одни посмотрели на него с любопытством, другие — как на юродивого, а третьи — с явным возмущением. А он запел сильным тенором, о красоте которого не раз слышал, но не придавал значения. И люди замерли, пораженные, потом потянулись к певцу, забыли на время о своих горестях, окунувшись в жизнерадостный поток песни. А он все пел. Кончал одну, начинал другую. Задорные, веселые пел песни: люди слушали и улыбались, и он улыбался вместе с ними. Потом голос вдруг сорвался на высокой ноте, и он беспомощно опустил балалайку, закашлялся.

Над ним наклонилась полная женщина с большими ласковыми глазами.

— Что с тобой, сынок?

Он смущенно улыбнулся, выразительно показал на горло.

— Пойдем со мной. Помочь тебе надобно, нельзя тебе без голоса! Чем людей радовать будешь?

Она подняла короб, обняла обессиленного певца за плечи.

— Спасибо тебе, парень! — растроганно пробормотал белобородый казак. — От людей спасибо! Утешил ты многих…

Он покорно шел рядом с незнакомой женщиной, не в сила к произнести ни одного слова. И никто не посмеялся над ним: смотрели благодарно, сочувственно. Многие совали ему монеты, а он лишь смущенно и болезненно улыбался.

— Мам!..

Их догнала стройная черноглазая девушка с черной пушистой косой. С нескрываемым любопытством взглянула на незнакомого парня.

— Чего тебе, Ленка? — спросила мать.

— Да так…

И пошла рядом.

А вечером в коробе ничего не осталось. Торговала сама хозяйка. Выручка его поразила: за трехрублевый товар — двенадцать целковых!

— Ну, парень, — улыбнулась ему хозяйка, пряча деньги в опустевший короб, — эдак, если твои дела пойдут, я дочку за тебя отдам… Ишь, как глядит!

Ленка и впрямь поглядывала на него. От слов матери залилась румянцем и поспешно убежала к подружкам, которые оживленно судачили во дворе, разглядывая приобретенные безделушки и отрезы на кофты.