Искатель, 1976 № 06 - [25]

Лариса прижалась спиной к осине, и ей казалось, что она вот-вот сомлеет от ужаса. Потом парнишка-спаситель отбросил еще живое, конвульсивно дергающееся тело змеи в сторону, вытер травой руки:

— Вот и все, тетенька…

Тогда Лариса почувствовала — надо ответить, но не смогла заговорить сразу. Она потерла рукой шею, чтобы освободить горло от спазма:

— Как же ты… не боишься?

— Я боюсь, — ответил Серега»

— Боишься?

— Очень.

— Н-не понимаю… Ты ради меня…

— Да, — кивнул мальчишка. — И еще мама говорит, что страх надо побеждать. Боишься, а все равно иди.

Лишь теперь, когда Лариса как бы снова обрела способность видеть, она заметила, что спаситель ее бледен и уголки его губ непроизвольно подрагивают, выдавая его проходящий постепенно страх. Желая подбодрить мальчонку, Лариса спросила:

— А папа что говорит?

— Он… Он сердится, когда я просто так нападаю на щитомордников.

— Как это — «просто так»?

— Увижу и нападаю. Отец говорит — это жестокость. А мама говорит: «Когда припечет — и воробей храбр». Отец смеется: «Покажи мне лицензию от господа бога, что тебе разрешается убивать всякую тварь, которая не по душе». Я спрашивал, а при чем здесь какой-то бог, но они сказали, мол, подрасту — узнаю. Вы, тетенька, не знаете, при чем здесь бог? А? Он что ж, вроде председателя райисполкома?

— Вроде… — согласилась Лариса.

— Так бы и говорили. Я же все знаю. А тут еще — «подрасти надо». Мама, наверно, правду говорит, мол, отец все усложняет.

— Может быть… — кивнула Лариса. — Я посижу немного.

— Садитесь, садитесь. Меня тоже ноги не держали, когда я первого щитомордника убил. Тошнило прямо.

— Ты все знаешь… — тихо, для себя, проговорила Лариса, и ей захотелось приласкать этого всезнающего и отчаянного человека. Но по тому, как он стоял в нескольких шагах от нее, по тому, как держался, она догадалась, что ее спаситель не из тех детей, которым за все можно отплатить лишь лаской. Тут от нее потребуется настоящая дружба, верная и преданная. Либо ничего, кроме простой благодарности. Это был всезнающий и гордый человек, который, как и все остальные люди, не ведал лишь одного: каким образом можно получить у господа бога лицензию на убийство.

— Я вас знаю. Вы — Пичугина. Зовут вас Лариса Анатольевна. Правильно?

— Конечно. Ты же все знаешь.

— А вы?

Лариса огляделась, словно для ответа ей нужно было согласие окружающего мира. Вокруг маялись под ветром намертво прикованные корнями к земле светлостволые осины, золотистые ясени, серокорые ильмы. По редкой траве бродили блики солнечного света, пробившиеся сквозь кроны, и листья и стебли выглядели разнотонными: то ярко-зелеными до прозрачности, то непроницаемо плотными. Где-то поблизости размеренно поскрипывал старый ствол.

Лариса ответила наконец:

— Я слишком много знаю.

— Так не бывает! — твердо сказал Сергунька. — Вы к нам шли?

Вздохнув, Лариса ощутила щекочущий запах сухих прелых листьев и аромат цветущих трав.

— Нет. Просто гуляла. Думала.

— Вам скучно?

— Скучно?

— Мама говорит, что ей скучно без работы. Она у меня охотовед. Да вот Васька маленький у нас. Годик только. Мама говорит, что через год горшки перебьет — и в тайгу. Идемте к нам. Мама всякому живому человеку рада.

— Мне не обрадуется.

Переступив с ноги на ногу, Сергунька посмотрел на Ларису круглыми глазами:

— Обрадуется. Она добрая. — И он протянул Ларисе руку, чтобы помочь подняться. И хотя Сергунька знал, что совсем недавно мать собственноручно сняла со стены красочный, вырезанный из журнала портрет улыбающейся Ларисы Пичугиной, он был твердо уверен, что в приеме Ларисе не откажут, потому что мать назвала ее «бедной».

— Нет, — сказала Лариса.

Сергунька очень пристально поглядел на свои босые ноги, пошевелил пальцами на них в одну сторону, потом в другую, поскреб землю и предложил:

— Тогда идем ко мне.

— К тебе?

— У меня шалаш на берегу. И чай есть. Котелок. Мне спиннинг отец купил. Настоящий. — И тогда Сергунька вспомнил, что отец, Федор Фаддеевич Зимогоров, заметил как-то о Ларисе, мол, нельзя так человека отшвыривать, даже если он и натворил глупостей. А поскольку он и сам часто творил много глупостей, как утверждала мать, то Сергунька почувствовал искреннюю симпатию к человеку, равному отцу хоть в этом.

Взяв ладошку Сергуньки, Лариса сделала вид, что тот действительно помог ей встать:

— Твой шалаш у переката?

— Да. Мы и хариусов наловим, уху сварим. Ты искусственных мух умеешь делать?

— Конечно.

— У меня еще плохо получается. Я сначала был маленький, а потом меня в интернат отправили — вот и не научился толком.

— Я научу.

— Для ухи у меня пшена маловато, а картошка есть. Ну, вместо луку мы черемши положим.

— Правильно, — кивнула Лариса. — А Мария Ивановна не рассердится на тебя?

— Она даже Степке Вислоухому разрешает к нам приходить. А тот прошлым летом отметелил меня и удочку отнял. Меня-то вы предавать не станете? Вы же просто бедный человек, который натворил много глупостей.

Лариса остановилась, а Сергунька по инерции прошел еще несколько шагов и лишь тогда удивленно обернулся:

— Вы сердитесь? Я правду сказал.

— Ты всегда говоришь правду?

— Мама сказала, за правду не станет наказывать. Что бы я ни натворил.