Искатель, 1976 № 01 - [19]

Он положил трубку и хмыкнул:

— Ишь, деятели, дурачков ищут. Ну ладно, вы сетовали на упрощенность…

— Не будем спорить, — сказал я примирительно, потому что понял, что эта дискуссия может завести нас слишком далеко.

Я взял в руки листок с нарисованной чудовищной формулой, посмотрел на него, и было мне это все совсем непонятно. Я спросил Панафидина:

— Александр Николаевич, вы сказали, что это вещество похоже на триптизол по своей формуле. Вот по вашим наблюдениям, какая доза понадобилась бы триптизола, чтобы здоровый человек, приняв ее, в течение 10–15 минут потерял сознание?

Панафидин удивленно посмотрел на меня.

— Странный вопрос, мне никогда не приходилось с ним сталкиваться. Ну, прикинем, — он взял ручку, написал что-то на листе бумаги, что-то перемножил. — Думаю, что таблеток тридцать в обычной расфасовке, если исходить из того, что 0,25 миллиграмма идет на порцию. А что? Почему у вас возник такой вопрос ко мне, если это не секрет?

Я подумал и решил, что ему можно сказать.

— Дело в том, что вот этим веществом, которое, как вы полагаете, еще не существует даже в лабораторных количествах, был отравлен человек. Нам очень интересно, откуда преступник мог взять это вещество.

Панафидин вскинул на меня глаза, и мне показалось, что он побледнел.

— Отравлен? — переспросил он каким-то осевшим голосом. — Минуточку… Минутку… А почему вы думаете, что именно метапроптизолом?

— Это не я думаю, это эксперты наши говорят…

— Я понимаю, что не вы думаете!.. — с неожиданной для меня злой досадой перебил Панафидин. — На каком основании они пришли к такому выводу? Труп исследовали?

— Не-ет, до этого дело не дошло, — сказал я, и мгновенный испуг окатил меня холодной волной, когда я представил себе Позднякова мертвым. — Человек-то выжил…

— Так что же они исследовали, черт возьми?! — закричал Панафидин, и тут же зазвонил телефон. Он рывком схватил трубку, не слушая, рявкнул: «Я занят. Позже!» — и шваркнул трубку с такой силой, будто хотел выместить на ней злость на мою непонятливость. — Что, откуда они пришли к этой формуле? Какое вещество они исследовали?!!

Я сказал спокойно:

— Пробку от пивной бутылки. В этой бутылке растворили яд…

— Пробку? Но это же ничтожно малые следы… Разве могут ваши эксперты…

— Могут, — авторитетно сказал я и вспомнил Халецкого. — Наши эксперты все могут.

Панафидин резко поднялся.

— В таком случае я хотел бы сейчас же поговорить с ними. И посмотреть протоколы анализов… если можно.

— К сожалению, экспертов нет сегодня, — сказал я на всякий случай. — У них республиканское совещание. Через день-два — пожалуйста.

Панафидин сел.

— Черт побери эти совещания… — сказал он почти механически и надолго задумался, энергично растирая лоб холеными длинными сильными пальцами. — Нет, этого не может быть. Артефакт. Артефакт… Ошибка…

Я пожал плечами, а Панафидин продолжал бормотать себе под нос:

— Ну хорошо, отравили, допустим. Но почему, зачем метапроптизолом?! Чушь какая! Сколько ядов существует! Так или нет, инспектор? У вас спрашиваю!

— Вам виднее, — сказал я нейтрально.

Тут, вероятно, новая мысль промелькнула у Панафидина, и он спросил быстро:

— А преступник задержан?

— Мы с этим разбираемся, — ответил я уклончиво. — Факт тот, что, если эксперты не ошиблись и вещество все-таки открыто, первой же дозой его преступник распорядился совсем не по тому назначению, которое виделось создателю лекарства.

— А кого отравили? Опять же если это не секрет?

— Этим препаратом был отравлен работник милиции, — сказал я. — Преступник похитил у него пистолет и служебное удостоверение.

— Азия какая, дикость, — пробурчал Панафидин, взяв наконец себя в руки. — Сотни людей ищут это соединение, чтобы исцелить им страждущих, а какой-то дикарь травит им здорового человека.

И снова зазвонил телефон. Уже не извиняясь, Панафидин снял трубку:

— Да, это я. Здравствуйте, Всеволод Сергеевич… А что Соколов? Три года его аспирантского срока истекли, эксперимент он закончил, пусть теперь уходит и пишет на покое диссертацию. Нет, я его на этот срок к себе не возьму. Мне это неприятно вам говорить, но вы знаете мою прямоту и принципиальность в научных вопросах. Ваш Соколов — парень хоть и неглупый, но неорганизованный и полностью лишенный интуиции синтетика. Он этой работы не понимает, не имеет к ней вкуса и интереса, он не любит химию. А за прекрасные анекдоты и шутки, которыми он три года развлекал лабораторию, я держать у себя захребетника не стану. Вы уж простите меня, но я лучше в глаза всегда скажу. Пусть сам побарахтается — нам ведь с вами никто диссертаций не писал, а защищались мы досрочно потому, что свое дело любили и кусать хотели… Ну, это я не знаю, решайте по своему усмотрению. — И закончил злобно: — Всего вам доброго…

Он помолчал, потом, повернувшись ко мне, сказал:

— И все-таки я думаю, что здесь недоразумение. Я не верю в то, что какой-то химик получил это соединение и не понимает, что у него в руках.

— Вы не верите в возможность случайного открытия этого соединения?

Панафидин раздавил окурок в пепельнице, усмехнулся.

— Ваш вопрос прекрасно иллюстрирует общие представления людей о характере нашей работы. Бродим все впотьмах, вдруг одному повезло — бац! — великое открытие, как клад, извлечено на всеобщее обозрение. Так сейчас не бывает…