Искатель, 1975 № 01 - [23]
Опять умолкла музыка. Нарастала зловещая барабанная дробь — цирковой сигнал, возвещающий, что сейчас будет нечто опасное, необычайное, самое, самое главное… Отчетливый голос из динамиков объявил:
— Кто желает подвергнуться непосредственному телекинезу, просим на манеж!
Тишина. Тут всегда возникала заминка: уж очень рискованно… Ур терпеливо ждал.
— Просим желающих, — повторил голос. — Опыт совершенно безопасен.
В одном из секторов произошло движение: через барьер перелезала тоненькая девушка в бело-розовом брючном костюме. Лилипут поспешил к ней, подвел к Уру.
Теперь они стояли на расстоянии трех шагов друг против друга. Девушка слабо улыбалась, в ее прозрачных глазах была растерянность. Вдруг она испугалась: уж очень тяжелым, давящим стал взгляд артиста Уриэля, уж очень изменилось его лицо. Неживым, каменным оно стало каким-то…
В следующий миг девушка, тихонько ойкнув, оторвалась от мягкого ковра и медленно-медленно поплыла по воздуху метрах в двух от манежа. Вправо… влево… Все у нее внутри как бы замерло, схваченное тугой пружиной страха.
Сколько продолжался ее полет? Минуту, две? Вдруг она ощутила под ногами ковер. Теперь она стояла, беспомощно улыбаясь, а вокруг бушевал прибой аплодисментов, восторженных выкриков. К ней подошел лилипут, чтобы отвести на место. У барьера к ней протянулось несколько доброжелательных рук, чтобы помочь перебраться в надежно отгороженный Мир Зрителей.
Рукоплескания не ослабевали. Ур стоял, еле заметно кивая то в одну сторону, то в другую. И он уже повернулся было, чтобы уйти с манежа, как вдруг раздался из рядов громкий, излишне громкий голос с нехорошей хрипотцой:
— Одну минуточку, гражданин артист!
Стихли аплодисменты, все взоры обратились к вставшему в шестом или седьмом ряду дядечке в соломенной шляпе и желто-зеленой рубахе навыпуск.
— Одну минуточку, — провозгласила соломенная шляпа. — Тут ясность внести надо. Она — ихняя знакомая. Она официантка с кафе, где гражданин артист с лилипутом этим обедают.
— Ну и что? — крикнул кто-то.
— Минуточку, я не кончил! — строго сказала шляпа. — Она подговоренная. Заранее у них условлено. Жульничество это!
Цирк загудел.
— Ну, обедает там — что из этого?
— Точно, фокус все это! Зеркала у них спрятаны! А она тоже циркачка!
— Обман, обман!..
Тут произошла неожиданность.
Будто реактивной тягой выбросило гражданина в соломенной шляпе из амфитеатра. Он взвился над головами соседей, закричал дурным голосом, замахал руками и ногами.
Ур резко повернулся и, пошатываясь, пошел к форгангу. В тот же миг скандальный гражданин упал яичком на ковер. Быстро оглядевшись, он под громовые раскаты хохота пополз на четвереньках к упавшей во время полета шляпе и обеими руками натянул ее на голову.
После представления Иван Сергеевич поспешил в гостиницу и, не заходя к себе, постучался в номер Ура. Ответа не последовало. Иван Сергеевич толкнул дверь, она подалась.
В номере было темно. Что-то Иван Сергеевич испугался. Кинулся к тумбочке, нашарил кнопку настольной лампы.
Ур поморщился от вспыхнувшего света. Он лежал навзничь на кровати, одетый, только туфли окинул.
— Живой, — сказал Иван Сергеевич. У него отлегло от сердца, он сел на стул. Коротенькие ножки не доставали до пола. — Эх ты, человек-гора. Чем тебе помочь?
— Ничего не надо, — тихо проговорил Ур. — Свет потушите. Режет…
Лилипут выключил свет. Он знал, что у Ура бывают приступы слабости, острой головной боли.
— Как же это ты — на таком расстоянии, а? Метров двадцать было до того дядечки, не меньше… Ну, лежи, отдыхай.
— Сколько людей на свете… и все разные, — прошептал Ур. — Такая пестрота… Скрещиваются, сталкиваются… расшибаются друг о друга…
— Не пойму, чего ты бормочешь. Кто расшибается?
— Огромный пестрый цирк… и у каждого свой номер…
— Вот это точно, — уловил ниточку мысли Иван Сергеевич. — У каждого человека свой номер, а вернее, утверждает он себя по-своему в жизни. Я-то не показателен, неудачная особь, а и то делаю свой номер.
— Но ведь есть коренная, глубинная связь, — сказал Ур. — Разум — это ведь не просто детерминированный продукт деятельности развитого головного мозга… это ведь и система…
— Больно мудрено для меня, Ур. А вот что тебе скажу, друг ситный. Возвращайся-ка в свой институт. Вижу ведь, как ты маешься. Я тебя, Ур, силком не тянул. Я предупреждал, когда ты замыслил к нам проситься. Видел, как ты к цирку душой тянулся, но ведь и предупреждал, перед тем как мы сюда, на Черное море, выехали, чтоб ты взвесил все хорошенько. А?
— Предупреждали, я помню.
— Ну вот, побаловался ты цирком, душу отвел — и будя. Возвращайся в институт.
— Нет, Иван Сергеевич, не вернусь. Цирк мне нравится…
После полудня Ур выпил у автомата три стакана воды с лимонным сиропом и прямиком отправился на пляж.
Он далеко заплыл, и лег на спину, и следил задумчивым взглядом медлительное движение облаков.
Сейчас там перерыв. Ребята в буфете, и Рустам, который всегда впереди в очереди к прилавку, уже набрал для всех кефиру, булочек и пирожных, и вот они рассаживаются, и Нонна, сделав первый глоток, морщит носик и говорит: «Опять кефир несвежий». «Нонна, обернись — я здесь… Что же ты глядишь так сердито? Пойми, нельзя мне было иначе, я влез в ваши дела и только напортил все — ведь только из-за меня, из-за выходки этой на пиреевской защите закрыли океанскую тему… Дело твоей жизни, Нонна… Да и вообще… нельзя, нельзя мне было приклеиваться так прочно, чтобы больно отдирать…
