Искатель, 1972 № 06 - [68]

— Это все, — сказал он, — можете идти.

Когда он вошел в кают-компанию, сидящий там Аллингэм поднял голову и спросил:

— В чем дело, Вин? Довели они тебя?

— Да, — он подошел к буфету и налил виски. — Не думаю, чтобы мои лекции приносили хоть какую-то пользу.

— О чем ты сегодня распространялся?

— Цели войны… Послевоенные перспективы. — Винсент обернулся. — Ведь это должно интересовать всех. Меня, например, это волнует. Но другим, кажется, абсолютно наплевать.

Винсент покачал головой.

— Нет… трудно говорить об этом убедительно, даже как следует все объяснить трудно… А ведь людей нельзя поднимать на бой, если они не знают, за что воюют, если не верят в цели войны, — он посмотрел на Аллингэма. — А ты как думаешь?

— Что же, по-твоему, мы должны приукрасить войну, чтобы убедить людей в ее справедливости?

— Да.

Аллингэм сосредоточенно нахмурился.

— Раньше я тоже так думал. А теперь не уверен. Надо победить вне зависимости от того, какой материал на это пойдет — сознательный, желающий ее выиграть, или наоборот. Когда дело доходит до драки, до опасностей, матрос Булл никогда не кричит: «Еще один удар за демократию!», а просто всаживает пару очередей в немецкий самолет и орет: «На тебе, ублюдок!»

— Но тебя-то волнует, за что ты сражаешься?

— Даже и не знаю. Я на войну приехал издалека. Думал сначала, что это что-то вроде крестового похода. Сейчас же… не знаю… Но я в любом случае пришел бы… — он улыбнулся, встал и направился к буфету за бутылкой джинна. — Нельзя оставаться в стороне, даже если ты австралиец.

— Но если это просто драка, то такая война не стоит того, чтобы ее выигрывать, — печально сказал Винсент.

— А еще меньше стоит ее проигрывать, — убежденно сказал Аллингэм. — Это единственное, что я знаю наверняка. — Он поднял стакан и долго от него не отрывался. Потом улыбнулся. — Веселей, детка! Теперь-то уже поздно беспокоиться.

* * *

Наступило затишье, но это уже не было затишьем перед бурей. Скорее это походило на паузу перед праздником. Эриксон очень нуждался в такой передышке. Нуждался в ней и «Салташ». О напряжении последних месяцев можно было гораздо лучше судить по фрегату, чем по его командиру… Команда уже привыкла к седым волосам своего командира, его резкой манере обращения, к выражению его лица, с одинаковым хладнокровием взиравшего на тонущий корабль, и на мертвеца, и на нарушителя дисциплины, и на какую-нибудь красивую гостью кают-компании. Эта маска скрывала его усталость. «Салташ» же таким камуфляжем похвастаться не мог. Он служил уже более двух лет — напряженных лет, заполненных тяжелыми походами, бурями и атаками противника. Глядя на корабль из отваливающей от его борта шлюпки, Эриксон не раз думал, что фрегат похож на «Компас роуз». Уж во всяком случае, перестал быть таким красавцем, каким он его помнил. «Боже мой, — думал Эриксон, — ведь это уже мой пятидесятый год…» И он чувствовал каждый час этих пятидесяти лет.

— Мне тридцать два, — ответил ему как-то Локкарт. — Лучшие годы уже позади…

Но Локкарт, конечно, кривил душой и сам это прекрасно сознавал. Годы войны не прошли для него даром. Он очень отличался от того двадцатисемилетнего, не имевшего никакой жизненной цели, посредственного журналиста, каким пришел на флот в 1939 году. Он приобрел много: самодисциплину, веру и способность подавлять страх. «После войны у меня все будет хорошо, — думал он, — Теперь-то ничто не заставит меня бездельничать».

Как и Эриксон, Локкарт приветствовал наступившее затишье. «Именно так и должны складываться обстоятельства, — решил он. — Если бы я писал книгу, я бы закончил ее именно этим моментом. Мы выиграли войну, вот и все. В этом и была бы вся соль книги, в конце ничего не происходит».

Да, вот как кончается для него война. Тихо и незаметно… И слава Богу, что она кончается так, что он дожил до чудесного весеннего дня 1945 года, что те, кто в течение пяти лет пытались убить его, сами потерпели поражение. И прекрасно, что теперь уже ничего не происходит. Все сделано.

Вот только Джули. Джули дала бы ему тепло и счастье… в добавок к холодному удовлетворению, которое он испытывал.

* * *

В апреле, после нескольких месяцев затишья, противник вдруг снова проявил активность. Немцы все еще держали в море около семидесяти подлодок. Короткая яростная вспышка их деятельности стоила им тридцати. Но и много транспортов нашло свою гибель. Однажды «Салташ» потерял судно в конвое буквально на пороге дома, в Ирландском море. Торпеда попала в носовую часть. Судно тонуло медленно. Экипаж удалось спасти.

Они наблюдали за «Стриммером», который пошел в контратаку. Все удивлялись: исход войны не вызывал сомнений, немцы потерпели поражение, но ни одна из их подлодок не действовала раньше в прибрежных водах.

— Идиоты! — воскликнул Рейкс, когда суматоха улеглась. «Стриммер» аккуратно разделался с подлодкой, а экипаж транспорта выловили из воды, — Ублюдки! Ведь они могли убить кого-нибудь из нас.

Он выразил общее желание: остаться в живых, поскорей покончить со всем, не рискуя и не подвергая себя опасности. Ведь за остаток войны им придется сделать еще два, ну от силы три перехода. Конечно, без потерь не обойдется. Но мы не хотим входить в их число, думали они, только не сейчас, не в самом конце, когда мы уже почти пережили войну…