Искатель, 1972 № 04 - [43]

— «Спокойной ночи, старший братец», — продиктовал Эриксон ответ, но отменил его раньше, чем Роуз начал передавать. Капитан «Вайпероса» был немного старше его по званию, и Эриксон не хотел рисковать.

Ремонт тянулся достаточно долго, чтобы часы эти показались им настоящей пыткой. Уоттс отрезал восемь кусков трубки, прежде чем вытащил пробку — обыкновенный кусок обтирочной ветоши, ставший каменно-твердым под давлением масла в месте изгиба.

Вопрос о том, как ветошь туда попала, дал повод для оскорбительных и яростных получасовых ругательств, после которых старший кочегар Грейс и вся машинная команда стали сокрушенно проклинать про себя всю систему флотской дисциплины. Но времени терять было нельзя. Ругаясь и допрашивая своих матросов, Уоттс продолжал сваривать куски трубки в одну, нужной длины и конфигурации. Результат этой деятельности выглядел не очень надежно. Но в конце концов вся трубка была сварена, вычищена и выпрямлена. Они согнули ее и стали устанавливать на прежнее место.

А над морем опустились сумерки. Затем пришла ночь. Локкарт обошел верхнюю палубу три или четыре раза, пока не убедился, что ни один лучик света не проникает наружу. Радио в кают-компании и в кубрике выключили. Был отдан строжайший приказ не шуметь. Спасательные шлюпки приготовили для быстрого спуска, а крепления плотов сняли на случай, если «придется срочно сматываться вплавь», как мрачно пошутил Тэллоу.

— И если кто-нибудь из вас, — предупредил он матросов, — будет сегодня ночью шуметь, у того я кишки пущу на галстуки…

Сейчас было для них больше опасности, чем даже когда им пришлось остановиться у горящего танкера. Сейчас они совершенно беспомощны. Если бы торпеда прошла мимо, то им бы оставалось лишь сделать ей ручкой и ждать следующей… Шли часы. Напряжение росло. Они находились там же, где совсем недавно столько кораблей и людей нашли свою могилу по пути в Гибралтар. Корвет сидел как парализованная утка в ожидании выстрела…

Но оставалось только ждать. Вахта шла за вахтой. Матросы на цыпочках отправлялись по местам, вместо того чтобы громыхать сапогами по палубе и трапам, как это они обычно делали раньше. Корвет неподвижно покачивался на воде. Время от времени случайная волна шлепалась о борт. Яркая краюха луны, четвертушка всего, висела над центром Атлантики. На корабле царило напряжение. Неверие в будущее разливалось в душах людей. Ругали потихоньку этих чертовых машинистов, которые сначала засорили трубопровод, а теперь бездельничают, вместо того чтобы заниматься ремонтом.

Все эти часы Эриксон провел на мостике. Впередсмотрящие менялись каждые полчаса. Из кают-компании приносили какао. Эхолот и радар продолжали нескончаемую вахту. Корабль стоял беспомощной неподвижной мишенью вот уже более двенадцати часов. Память о «Сорреле» была еще у всех свежа. У многих нервы едва выдерживали.

Неожиданно их ночное бдение было прервано. В тишине сразу после полуночи, перекрыв слабый плеск волн, раздались равномерные удары кувалды. Все замерли, вопросительно глядя друг на друга. Грохот наверняка разносился на много миль окрест… Эриксон раздраженно обратился к Морелю, только что принявшему вахту.

— Сходите вниз, к Уоттсу. Прикажите ему не молотить или как-нибудь приглушить этот грохот. — Морель повернулся, чтобы исполнить приказ, когда Эриксон добавил уже не так сухо: — Скажите, что торпеда попадет первым делом в него.

«Это совершенно точно, — подумал Морель, спускаясь многочисленными трапами к сердцу корабля. В такой момент спускаться ниже ватерлинии было все равно, что сознательно лезть прямо в могилу. Морель восхитился своими товарищами, проработавшими на глубине десяти футов под водой столько часов подряд. Конечно, это их работа. Так же как его работой было стоять на открытом мостике, который на бреющем полете поливал из пулеметов немецкий самолет. Работа ниже ватерлинии требовала хладнокровия и выдержки. Если бы в корвет попала торпеда, то команда машинного отделения сделалась бы первой жертвой. За десяток секунд выбраться из этой мышеловки, пока ее не затопила вода, было невозможно. Для людей, в полной темноте сражающихся за узкий ведущий наверх железный трап, это означало смерть, хуже которой и не придумать. Но все равно не стоит производить такой шум: у всех нервы на пределе.

Удары молота прекратились, едва Морель спустился по скользкому от масла трапу и встал на металлические плитки палубы машинного отделения. Уоттс, услышав гулкие шаги, обернулся и приветствовал лейтенанта.

— Что, пришли посмотреть на развлечение, сэр? Теперь уже недолго.

— Вот это я и называю хорошими новостями, шеф, — ответил Морель. Никакая морская субординация не могла заставить его обращаться к Уоттсу, который годился ему в деды, иначе, как с простым дружелюбием. — Командира беспокоит шум. Нельзя ли его как-нибудь приглушить?

— Уже все готово, сэр, — ответил Уоттс. — Мы загоняли на место одну из скоб… А что, стук было слышно?

— Слышно! Да в округе все подводные лодки вылезли на поверхность и стали жаловаться на грохот.

Матросы, работавшие у маслопровода, рассмеялись. Морель посмотрел на лица, резко освещенные открытой переносной лампой, прикрепленной к ближайшему пиллерсу: у всех было одно и то же выражение — выражение усталости, сосредоточенности и плохо скрытого страха. Он знал всех в лицо — Уоттса, старшего кочегара Грейса, двух молодых кочегаров второго класса по именам Бино и Спурвей, которые постоянно напивались на берегу, юнгу-механика Браутона. Но его привычное представление об этих людях оказалось не совсем полным. Он видел людей, которые могли справиться со своей работой до того, как в корвет всадят торпеду. Казалось, в этих людях уже не осталось ни мелочности, ни расхлябанности — никаких недостатков.