Искатель, 1971 № 04 - [64]

Этот приятно попахивающий скандалом «фон» пьесы был ясен большинству посетителей премьеры, которые затаив дыхание выискивали какие-нибудь следы напряженности в поведении актеров. Но до сих пор их ожидания не оправдывались, единственное, что было заметно, так это то, что Джиль Шорхэм — Гамлет нетвердо знал текст своей роли. К пятому акту зрители пришли к убеждению, что перед ними — одна из многих средних постановок, и поражала в ней лишь настойчивость, с которой режиссер подчеркивал внутренний конфликт между Гамлетом и королевой.

Наконец поднялся занавес перед началом пятого акта. Голдинг позволил себе сделать здесь непривычные для канонических постановок купюры в тексте. Бурин осуждающе вздохнул, когда в начале этой сцены не оказалось второго могильщика. Джиль Шорхэм, нервный и элегантный, играл все с большей убедительностью, с настоящим подъемом, особенно в сценах похорон Офелии и в поединке с Лаэртом. Некоторые зрители даже наклонились вперед, словно видя в поединке Шорхэма и Фарримонда интригующую правдоподобность. Чарльзу показалось, что Шорхэм чем дальше, тем больше входит в роль. С Озриком он был великолепно ироничен, это подкупало, а к началу дуэли он, несмотря на свою внешнюю субтильность, особенно по сравнению с широкоплечим и высокорослым Фарримондом, явно был лучшим на сцене. Эта сцена игралась быстрее обычного, и Чарльзу пришло в голову, что и здесь сделаны купюры. И вот внесли и поставили на столик кубок с отравленным вином, Лаэрт взял в руки отравленную рапиру… Блеснули клинки, Гамлету удалась атака, он взял кубок и снова поставил его со словами: «Сперва еще сражусь…» И еще один удачный укол, королева подошла к Гамлету, чтобы утереть ему лоб. Затем взяла кубок и отпила. Лаэрт ранил Гамлета отравленной рапирой, потом в схватке они поменялись рапирами, и Гамлет ранил Лаэрта. Направляясь к трону, королева громко вскрикнула и упала без чувств; ее окружение засуетилось.

Озрик и двое слуг бросились к ней. Король тоже. «Что с королевой?» — спросил Гамлет, и король подал соответствующую реплику: «Видя кровь, она лишилась чувств». И наступила пауза. Разве сейчас королева не должна сказать что-то? Чарльз напрягал свою память, а Бурин в нетерпении даже прищелкнул пальцами. Гамлет повторил: «Что с королевой?» И опустился на колени перед ней. На сей раз пауза продлилась еще дольше. Потом Гамлет поднял голову, лицо его, искаженное от боли и нерешительности, было незабываемо. Губы его шевелились, но ни один звук не вырвался из них: когда же к нему вернулись мужество и голос, то слова оказались совсем непохожими на те, что написал Шекспир.

— Врача! — крикнул он. — Есть ли здесь врач?!

Остальные актеры, онемев, не сводили с него глаз. С шумом упал занавес. Пять минут спустя у рампы появился Роджер Петерс и сообщил волнующейся публике, что миссис Марстон тяжело больна…

* * *

Когда Бурин и Чарльз оказались на сцене, несколько групп актеров в тягостном молчании стояли по углам. Лишь Джиль Шорхэм, опустив голову в ладони, сидел в красном королевском кресле. Мужчина, склонившийся над Оливией, поднялся с пола, оглядел присутствующих и кивнул Чарльзу, узнавшему в нем известного патологоанатома сэра Эндрю Палквиста.

— Она мертва, — проговорил Палквист, лицо его было очень серьезным. — Это цианистый калий, и нет никаких сомнений в том, что яд она приняла из кубка, который сейчас пуст, но запах горького миндаля и теперь ясно различим в нем…

— Понятно. Но кому… — эта мысль Чарльза была прервана появлением его старинного приятеля, седовласого и сухопарого инспектора Лидса. Инспектор обладал удивительной способностью приводить факты к одному знаменателю. Как овчарка, хватающая за ноги разбегающихся овец, выхватывал он из групп отдельных участников этой сцены и задавал им короткие, четко сформулированные вопросы, а Чарльз стоял рядом, внимательно слушая и не упуская ни одного нюанса в поведении и словах актеров.

Когда инспектор завершил опрос присутствовавших, прояснилась следующая картина: кубок, из которого Оливия Марстон приняла яд, был наполнен разбавленным водой вином. Он некоторое время стоял за кулисами. Так что никому из актеров или рабочих сцены не составило бы труда незаметно подсыпать в него яд.

Что касается действия пьесы, то сцена дуэли шла точно по шекспировскому тексту до того самого места, где король — Петерс говорит: «Видя кровь, она лишилась чувств…» Тут королева должна была ответить ему, и то, что наступила непредусмотренная пауза, заставило Шорхэма — Гамлета сымпровизировать, повторив свой вопрос: «Что с королевой?» и став перед ней на колени, ибо он полагал, что она просто не может вспомнить свою реплику. Но когда он увидел ее, лежащую на полу, с искаженным гримасой боли и налившимся кровью лицом, то сообразил, что здесь нечто другое, серьезное и страшное. В лице Шорхэма не было ни кровинки и губы его дрожали, когда он объяснял инспектору Лидсу:

— Я мог бы встать и продолжать играть, как будто ничего не произошло, в конце концов по пьесе… она умирает… а через десять минут представление бы закончилось… Так что можно было и не прерывать… — Большие глаза Шорхэма умоляюще смотрели на остальных членов труппы. — Но я просто не мог… Я никак не мог оставить ее так там, на полу!.. Этого я не мог…