Искатель, 1971 № 04 - [6]

Я тоже молчал, машинально считая удары стенных часов, отсчитывавших минуты. Когда стрелка остановилась на десятом делении, Илиев, весь изнервничавшись, взглянул на меня. В глазах его была мука и мольба.

— Скажите мне, товарищ, в чем я провинился?.. Вот уж сколько лет я работаю честно, я ударник. У меня свой дом, один сын уже кончил школу и пошел в армию, другой — лучший ученик в классе, учится, как вы видели, играть на скрипке. Скрипка… В его годы я не знал другого инструмента, кроме гаечного ключа, а он… видите… Дети растут, мы трудимся и вообще живем как люди… И вдруг ко мне в квартиру впирается человек из бывших. Поселяется в моем доме, впутывает меня в свои дела… Скажите, в чем я виноват?.. Кроме того что, как дурак пустил его к себе…

Он смотрел на меня, словно ожидая объяснений. Но у меня такая профессия, что я сам ищу объяснений, а не даю их. В данном случае слова Илиева звучали как будто искренне, но это «звучали» — вещь не очень-то точная.

— Поймите, Илиев, я вовсе вас не обвиняю. Я просто рассчитываю на вас — может быть, вы вспомните какие-нибудь подробности, упущенные во время следствия…

— Обо всем, что я знал, я уже рассказал… А если и забыл что-нибудь, разве сейчас вспомнишь: прошло двадцать лет… Дело давнее…

— Давнее, согласен. Но старое иногда умирает в муках, да и вы сами видите: вы считали, что все давно отшумело, и вдруг человек возвращается из прошлого. Старое не положишь в гроб, не закопаешь в землю. Оно иногда отравляет воздух своим смрадом, и вот такие, как я, обязаны делать дезинфекцию. Но оставим обобщения и вернемся к мелочам будней. Если давнее прошлое забыто, удовлетворимся близким: чем занимался вчера ваш квартирант?

Илиева столь неожиданный поворот разговора испугал. Этот человек вообще легко пугается.

— Вчера? — переспросил он, чтобы выиграть время и собраться с мыслями. — Вчера он не делал ничего особенного; насколько я знаю, он весь день был дома, жена говорила.

— А когда он ушел?

— Как будто около восьми вечера. Я сам вернулся незадолго до его ухода, а это бывает обычно в полвосьмого.

— Он ничего не говорил вам?

— Ничего. Он вообще был не из разговорчивых.

— И ничего особенного в его поведении вы не заметили? — настаивал я.

— Ничего. Он закрыл дверь на ключ, как всегда, и ушел.

— А вы?

— Что я? — удивленно спросил Илиев.

— Вы вчера никуда не выходили вечером?

Мой собеседник явно волновался.

— Нет. Никуда!

— Хорошо, — сказал я, поднимаясь. — На сегодня достаточно. Хотя, откровенно говоря, я надеялся узнать от вас больше.

Илиев тоже поднялся.

— Я очень хочу быть вам полезен. Но вы сами видите, как мало мне известно… Думаю, Сираковы могут рассказать вам больше. Он им наверняка что-нибудь рассказывал… А я что же — бывший шофер… Медаров и сейчас смотрел на меня как на своего шофера…

— Вот тебе и на, — сказал я. — В этом уж вы сами виноваты. Нельзя было позволять ему смотреть на вас как на своего шофера… Вы уже давно стоите совсем на другой ступеньке, чем шофер какого-то ничтожества, не так ли?

Хозяин кивнул, но на лице его я не заметил полного спокойствия.

— Ладно, — сказал я, гася сигарету в пепельнице. — Посмотрим мы и на Сираковых…

В сопровождении хозяина я двинулся к выходу. Только дошел до двери, как у меня мелькнула новая мысль. Я осмотрел выключатель и проследил, куда идет провод.

— А почему у вас оторвана проводка? — спросил я, повернувшись к Илиеву.

— Тут в холле в свое время вообще забыли сделать проводку… Такие ошибки иногда случаются, вы сами знаете…

Хозяин силился улыбнуться, но ему явно было не до смеха.

— А кто вам чинит электричество?

— Как это — чинит?

— Ну если, например, свет погаснет.

— Я, а кто же еще?

— Значит, вы разбираетесь в электричестве?

— Где там, разве что пробки ввернуть…

Не стану описывать сцены прощания. Подобные детали лишь затягивают рассказ. Тем более что прощальные улыбки у нас обоих вышли деланными. Илиева мой визит смутил, а меня разочаровали результаты беседы.

Выйдя на улицу, я неожиданно оказался в темных объятиях ночи. Наверное, так следует говорить, высказываясь поэтично. Но на сей раз поэзия меня бы подвела. Ночь была светлая. Неоновая ночь. В сиянии флуоресцентных трубок свет автомобильных фар казался блеклым. Я прошел мимо новой кондитерской с кафе на втором этаже. Здание освещено так, словно это экскурсионный пароход. Внутри шумит молодежь — скорее всего речь идет о кибернетике и об ухудшении качества коньяка. Потом я услышал сладкий голос Далилы. Он напомнил мне, что мой рабочий день фактически завершен, а значит, я могу посидеть недолго за чашкой кофе и рюмкой коньяка, хоть он и стал хуже.

Две минуты спустя симпатичная официантка устроила меня за треугольным столиком, к явному неудовольствию юноши и девушки.

— Надеюсь, я вам не помешаю, — вежливо пробормотал я.

Молодые не удостоили меня ответом. Между ними явно было установлено молчаливое согласие вести себя так, будто за столом никого, кроме них, нет.

Я отпил из чашечки кофе, сделал два глотка из рюмки, в которой был напиток цвета старого золота, и решил, что вкус у него вовсе не так плох; взглянул на улицу. С высоты второго этажа я видел освещенные белые фасады новых современных зданий. Созвездие флуоресцентного сияния над зелеными лужайками. Гирлянды фар на шоссе, и далеко справа — тысячи дрожащих огоньков вечернего города. Когда-то давным-давно учительница приводила нас на это самое место на экскурсию. Тогда здесь были пустыри, заросшие травой, росла черемуха, рябина с терпкими красными гроздьями, от ее ягод приятно подирало в горле; здесь были отары овец, к которым мы боялись подойти, потому что их сторожили злые собаки, а дальше — по-осеннему желтый лес, где могли притаиться в засаде индейцы.