Искатель, 1970 № 02 - [18]

Как противоречиво людское слово о сполохах… Колымские якуты называли их юкагирским огнем. Старики рассказывают, что это горят далеко на Севере горы из серы. Как знать: не бежали ли их предки от гнева огнедышащих гор, что тихо умерли потом и заросли сейчас лиственницей и кедрачом?

Старый охотник — чукча Этелькут рассказал мне старинное предание о том, как верхние люди раскладывают костры, большие костры на небе, и беззвучно пляшут в честь Великой охоты на Большого Моржа, который живет на суше…

«Это отсвечивают льды в Северном океане», — так говорят эскимосы.

А пока мы смотрим на небо и немеем от восхищения. Серебристые занавеси, разноцветные столбы, клубящиеся волны загадочного света. И когда северное сияние набирает полную силу, в нем слышится поражающее душу дыхание пламени.

Вот встают из земли лучи. Они тянутся к зениту, а если дует ветер, то кажется, будто колышет эти лучи, как в поле колосья.

Потом из этого цветного смятения ударит в землю парабола света — будто изогнутая струя молока…

Иногда в это время падают звезды. И там, где закончили они путь, мгновенно снова вспыхивает небо. Новые сполохи горят разрастаясь.

Но есть в этой красоте и оборотная сторона. Как, впрочем, во всякой уж очень большой красоте. И эта, северная, мстит тем, кто слишком долго любуется ею.

Есть такое слово «мерячка». Я, Майка, не верил, да и сейчас верю с трудом, хотя слыхал немало об этом от старожилов.

Мерячка — это полярная истерия, ею заболевают будто иногда люди под воздействием северного сияния. Люди с ослабленным организмом.

Верится с трудом. По крайней мере, сам я никаких признаков не ощущаю.

…Что-то мой парень спит неспокойно…»

Небо горело. Языки разноцветного пламени лизали верхушки лиственниц, радужной поземкой проносились по своду и гасли. Потом снова рождались потоки света, заставляя поблекнуть звезды, и шли упрямой лавиной, сражаясь с мрачными тенями ночи.

А тайга стояла притихшая и светлая.

Вот в северной части неба колыхнулся зеленый бархат необыкновенных гигантских штор. Они будут расти, пока не закроют от глаз человека великую драму Ночи и Света.

Яшка усмехнулся.

— Красотища!

Поежился от мороза, постучал валенками друг о друга.

Вдруг его крепко рванули за плечо. Яшка резко повернулся.

— Николай!

Радист стоял босиком на оледеневшем крыльце и судорожно мял на груди рубашку.

— Небо горит! Потуши его, потуши…

Николай выпустил Яшкино плечо.

Напрягая силы, Яшка втолкнул парня в дверь.

Николай упал на пол «кают-компании», вздрагивал всем телом, невнятно выговаривая что-то.

— Вот так, — сказал Яшка. — Чего изволите делать, начальник? Набрать «03» и попросить «Скорую помощь»?

Он перенес Николая на кровать и на всякий случай привязал жгутами из простыней. Вышел на крыльцо и глянул в небо. Оно погасло и только на севере продолжало светиться.

Рядом с домом на высоких козлах стояла оленья нарта. Яшка тронул ее рукой, потом решительно ударил ножом по обрывку ремня, державшего нарту на козлах.

— Конечно, мой папа не назвал бы это самым умным ходом. А что делать? — сказал Яшка.

И он сдался. Нет. Не сдался. Отступил. Сегодня ему не взять этого перевала. А там люди, там жизнь. За перевалом. Но он расчетливый парень, этот Яшка. Он знает, что упадет на склоне и не встанет. Совсем не встанет, если не заночует сейчас вот здесь, у самого перевала.

Днем они чаевали в долине реки Айнывеем. Николай по-прежнему бредил, и Яшка насильно поил его сладким чаем. Потом он снова шел впереди, а нартовые полозья зализывали глубокие рваные ямы в снегу. Они шли долго, до этого последнего перевала, и взять его сейчас не под силу.

Уже стало совсем темно, а Яшка все шел и шел. И именно тогда он забыл обо всем на свете, забыл свое имя и думать о себе начал в третьем лице.

На костер сил хватило. Потом все куда-то исчезло, и от костра остались догорающие головешки. Это не удивило Яшку. Он снова подбросил хвороста и сумел набить снегом чайник. Потом снова все исчезало, как будто в ленте времени вырезали куски, но Яшка сумел вскипятить чайник, напоить Николая и заставил себя проглотить несколько разбухших в кипятке галет.

Стало легче. Он поднялся и, волоча ноги, подошел к темной стене кедрача.

Шевельнулся на нарте ворох мехов. Яшка бросил на снег срубленные зеленые лапы и повернул к костру. У нарты остановился, помедлил. Потом откинул шкуру. Запавшие глаза смотрели осмысленно.

— Лучше, Коля? — сказал Яшка.

Николай молчал, и Яшке казалось, что тот видит нечто значительное, видит сквозь его, Яшкину, спину и уходит взглядом туда, к звездам.

Глаза дрогнули, закрылись, потом они смотрели уже на Яшку, и Николай прошептал:

— Яша… Почему звезды?.. Зачем они здесь?..

Он силился подняться, Яшка удержал его, и голова беспомощно откинулась назад. Снова напряглось тело, но сознание покинуло Николая, и он лежал неподвижно.

«Плохо, парень, — подумал Яшка. — Последний перевал. Завтра».

Он нарубил кедрача, бросил охапку на снег, лег на нее и попытался забыться. Сон не приходил, но спать необходимо, нужны свежие силы, ведь скоро утро, а с ним придет последний перевал…

Яшка поправил мешок над головой, закрыл глаза козырьком шапки, руки сложил на груди. Лиственницы склонили вершины, закрывая собою звезды. Стало темно и спокойно. И медленно, очень медленно затихал рокочущий шум прибоя…