Искатель, 1968 № 01 - [9]
Я хорошо вижу в темноте, а зрение старшины вошло в поговорку даже у разведчиков. Но пока мы ничего не замечаем. Снова перестрелка. Она стихает, я сразу же над нашими головами повисают две осветительные ракеты. Мы мгновенно падаем, стараясь слиться с землей. Ракеты, противно шипя, гаснут, и становится темно, страшно и очень тоскливо. Я посматриваю сбоку на уверенно двигающегося Сычева, но страх не проходит.
Мы идем по самому центру ложбины, огибая высоту, где расположились гитлеровцы. Ложбина постепенно сужается. Кустов больше нет, впереди пустое место, низкая трава, кое-где вода. Тут опасно. Стоит появиться ракете, и мы как на ладони.
— Сиди жди меня, — шепчет Сычев. — Я проберусь вперед, гляну, что там делается. Сиди не шелохнись.
Он мгновенно исчезает. Я остаюсь один в полной темноте, совсем один. Сразу же мне захотелось чихнуть, кашлянуть, зачесалась спина, заныли ноги. Так прошло несколько минут. И вдруг из-за густых облаков вылезла чахлая луна, вернее ее бренные останки. Узкий серп бросил на лощину мягкие пепельные лучи. После темноты этого света вполне достаточно, чтобы видеть. У кустов снова выросли тени и полезли в мою сторону.
Издалека слышатся шаги, спокойные, уверенные шаги хозяина. Нет, это не Сычев. А может быть, как раз он? Идет смело, значит, путь свободен.
Я приподнимаюсь на локте, собираюсь встать, вылезти из-за куста, где так уютно и удобно расположился, как сразу же застываю на месте. По тропинке идет самый настоящий фриц. Я впервые вижу врага так близко и на свободе.
Замираю в своем убежище, хватаюсь за автомат, Но стрелять нельзя, стрелять нельзя… Пусть проходит мимо. Его еще убьют на нашем фронте, обойдутся без меня, пусть только проходит, я поползу вперед, чтобы предупредить Сычева.
Но фриц вдруг останавливается. Он стоит и прислушивается, стоит одинокий на блестящей поверхности травы. Я вижу все отчетливо и ясно. Вот он не спеша достает ракетницу, закладывает патрон.
Сейчас он поднимет руку, выстрелит, подзовет другого, ведь они здесь по одному не ходят, и все… Сычев где-то рядом, в траве, они его обнаружат, и тогда…
Что делать, ведь стрелять нельзя?
Я выхватываю нож, вспоминаю, как учили меня в десантной бригаде. Еще ударю не так, фриц закричит, и все пропало.
А он уже поднимает ракетницу вверх. Этого допустить нельзя.
Он стоит ко мне спиной, и его спина загораживает весь мир. Луна медленно заходит за облако. Тут уж думать не о чем. Я выскакиваю из-за куста и со всего размаха бью его автоматом по затылку. Он издает какой-то булькающий звук, словно пьет воду, и, как куль, оседает на землю Я хватаю его за ноги и тащу в кусты. Он убит или тяжело ранен, мне некогда проверять. Главное — замолк надолго. Мы теперь успеем, если его не хватятся. Где Сычев? Старшина, где ты? Я выскакиваю на тропинку. Кто-то движется прямо на меня. Опять фриц? Нет, это старшина.
Я опускаюсь на землю, пот прошибает меня с головы до ног, чувствую, как рубашка прилипла к спине.
— Тут был фриц, — говорю я старшине.
— Что, кокнул? — удивляется он.
Я киваю в ответ головой.
— Мой тоже готов, — шепчет Сычев. И тут я понимаю, почему в первое мгновение принял старшину за немца, У него на голове немецкая каска. Все верно, немцы по двое ходят.
Мы идем, вернее, бежим дальше. Луна надолго спряталась, по-прежнему темно, что нам очень кстати. Уж позади большая высотка, мы миновали два вражеских патруля, полежали в траве, пережидая, пока погаснут ракеты.
И вот снова густые кусты, снова мы лежим, слушая чужую, зловеще звучащую речь. Нам надо обогнуть вот этот участок, и мы почти дома. Останется легкий кусок пути. Там, правда, минные поля, но противника мы больше не должны встретить.
Старшина дергает меня за рукав: «Поползли». Мы ползем, бесконечно долго ползем. И определяем, что хоть не-, много передвинулись, только по тому, что постепенно замолкает говор фашистских солдат. Сычев поднимается, я поднимаюсь за ним. Здесь и кусты и мины. Добротные противотанковые мины. Мы прыгаем с одной на другую. Это вполне безопасно, если, конечно, не попасть на запал. Но зато мы так полностью гарантированы от мин противопехотных. Проходит почти полчаса, пока, наконец, кончается и это минное поле. Сколько их было сегодня? Я пытаюсь вспомнить и сбиваюсь со счета. Вообще мне кажется, что мы путешествуем целую вечность, что эта ночь продолжается уже неделю — не меньше…
Мы идём во весь рост по обыкновенному лугу. Я хорошо вижу кругом. Все тихо. Сердце бьется нормально, я уже привык ко всему этому, непривычному.
— Пе-ре-шли! — громко скандирует Сычев. Он останавливается и сбрасывает с себя немецкую каску. Она катится по дорожке и исчезает в кустах.
— Тихо, — говорю я, — ты с ума сошел.
— А чего! Перешли, Алеха, перешли. Не бойся, тут сверхнейтральная полоса. С двух сторон мины, кого черт понесет, кроме нас с тобой? Помнишь ручеек? За ним как раз начинаются наши мины. Иди снова след в след. Там есть проход. Потом сигнал дадим — две зеленые, одна красная. Комбат знает, что это я. Понял?
Четыре ракеты сразу поднимаются над полем — две зеленых и две красных. Немецкие ракеты. Неужели хватились своих? Вовремя мы ушли. Хватились, хватились, дьяволы! Это уже лупят по нам. Ракеты взлетают точно по графику, и бешеный минометный огонь раскалывает тихую ночь. Ого! Заговорили и наши. Один за другим снаряды уходят в сторону вражеских позиций. Одна за другой ухают и рвутся вокруг нас тяжелые мины.
