Искатель, 1967 № 06 - [16]

— Господин Штумпф, вы совершенно правы в своих предположениях: мы с вами встретились сегодня далеко не случайно. Я хотел бы рассказать вам о некоторых своих умозаключениях. А вы мне потом скажете, прав я или нет. В Берлин поступили сигналы — правда, не в гестапо, а непосредственно в канцелярию рейхсфюрера СС — о том, что на вашем объекте предполагается наличие саботажа. Заметьте — пока единичные сигналы… Они ни на чем не основаны, не подтверждаются какими-либо фактами, более того, сообщения о непорядке на объекте были анонимными… Я не имею права говорить, для чего используется продукция вашего завода. Однако могу сообщить, что малейшая неточность в качестве деталей, выпускаемых на объекте, может привести к срыву программы производства сверхсекретного оружия! Большие неполадки уже имели место. Однако авторитетная комиссия установила в качестве причины этих неполадок конструкторские недоработки. Скажу вам откровенно, что я позволил себе не согласиться с выводами комиссии и добился, чтобы меня направили на ваш объект. Я не ошибся в своих предположениях. На заводе действительно существует тщательно законспирированное подполье. Я почти уверен, что вы имеете к нему определенное отношение…

Сидя вполоборота к Штумпфу, Линдеман заметил, как у того лицо стало наливаться кровью и густые брови полезли вверх.

— Успокойтесь, господин Штумпф, — по-прежнему мягко сказал Линдеман. — Хоть мы с вами и не на судебном процессе, но вот вам некоторые факты. В деталях, производимых на вашем заводе, имеются микроскопические изменения, которые обычный контроль не в состоянии установить. Но именно эти изменения в деталях имели столь пагубные последствия для испытаний сверхсекретного оружия. Рабочие — обычные или из числа заключенных — должны были бы иметь специальные штампы для того, чтобы при поточном производстве так незаметно портить детали. Эти штампы могли быть доставлены только извне. Возникает вопрос: кто это сделал? С другой стороны, я узнаю, что господин Штумпф очень бдительный человек и каждый день проверяет, как заперты сейфы, что оставлено в корзинах для бумаг и не забыты ли на столах чертежи. И наконец, последнее, господин Штумпф: только вчера мне стало известно, что вы действительно потеряли свою ногу в 1918 году на Украине, но только не из-за партизанской, а из-за немецкой пули…

Штумпф судорожно вздохнул. Его правая рука как бы автоматически потянулась к карману.

— Господин Штумпф, — почти весело сказал Линдеман. — У вас нет никаких причин для беспокойства. Вы должны были бы подумать, для чего я выбрал столь безлюдное место, а не, к примеру, здание гестапо в Вене.

Советской власти шел только второй год, а Андрею было всего восемь лет, когда его родное село заняли немцы. Все утро Андрей рыбачил на Десне и отправился домой лишь к обеду. Он быстро взобрался по крутому песчаному склону и увидел, что у края села стоит группа людей в странной форме. Один из них, заметив Андрея, оживился и поманил мальчика пальцем. Когда Андрей подошел, немец одобрительно протянул: «Гут, гут», а потом забрал у Андрея рыбу и слегка подтолкнул его в спину — уходи, мол, пока цел.

Но самое страшное случилось на следующий день. Кто-то донес, что отец Андрея комиссар у «москалей» под Брянском, и в маленькую хатку ворвались три дюжих гайдамака, пришедших в село вместе с немцами. Они молча схватили мать Андрея и потащили ее к церкви. Туда уже согнали всех жителей села.

На маленьком пятачке перед церковью стояла кучка людей. Андрею, прибежавшему вслед за матерью, все они были хорошо известны. Когда вскоре после революции отец вернулся с фронта, в их хату набивались бывшие солдаты — такая же голытьба, как и отец Андрея, — курили жестокий самосад, о чем-то спорили и расходились по домам только под утро.

Немцы, оцепившие пятачок, стояли с безучастными лицами. Грязную работу делали гайдамаки. Они не спеша секли шомполами людей, согнанных на пятачок. Когда очередь дошла до матери, Андрей, наконец, понял весь ужас того, что должно было случиться. Он не кричал, а лишь отвернулся в сторону и стал смотреть на равнодушно-сытые физиономии немцев. Правда, один из них вел себя как-то странно. Лицо его побагровело и покрылось испариной, а рот судорожно кривился. Может быть, Андрей и забыл бы этого немца, но через неделю после того страшного дня верные люди доставили Андрея и его мать в густые придеснянские леса к партизанам. Вот там-то у партизан Андрей снова встретил того странного немца. Оказалось, что немец за два дня до этого сам пришел к партизанам, все время повторяя, пока его вели к землянке командира: «Золидаритэт» и «Зоциаль-демократ». Немецкого языка в отряде никто не знал, но эти два слова были понятны всем. Правда, командир отряда не знал, что делать с немцем. А пока что тот помогал на кухне и даже приготовил картофельные галушки, которые он называл «кнедель».

Сомнения командира рассеялись в первом же бою. Немец, которого звали Ганс, выпросил у повара винтовку и так лихо стрелял по гайдамакам и своим же немцам, что повар снова оказался в одиночестве. Его помощник превратился в заправского партизана. Ганс научился пить горилку, курить корешки и есть украинское сало, запивая молоком.