Искатель, 1967 № 05 - [2]

Романов поднялся на борт «Атланта» и прошел в машинное отделение, где лежал убитый. Металл палубы прозвенел под сапогами. Волна била в борт.

Романов был недавним сотрудником ЧК. О его прошлом говорила выцветшая буденовка и простреленная и пробитая во многих местах длиннополая шинель конника. Еще год назад ходил он в конном строю в атаку и хорошо знал, что такое бой и что такое пулевая рана.

«Да, — подумал он, склонившись над убитым матросом, — укатали тебя добре».

У матроса были рыжеватые волосы, смуглое, обожженное солнцем лицо, которое даже смерть не смогла испортить. Разглядывая это лицо, Романов неожиданно почувствовал симпатию к незнакомому человеку. Симпатию и жалость.

Широко раскинутые руки матроса были задубевшие, рабочие.

Через несколько минут следователь поднялся на палубу. Ветер подхватил полы его шинели. Романов оглянулся. У трапа, перекинутого прямо с берега, его ждали двое. Ничего им не сказав, он прошел в рулевую рубку.

Ожидавшие мерзли под непрестанно моросившим дождем, покуривали, зябко пряча головы в поднятые воротники. Ветер играл волной.

Романов был худой, высокий, губы на бледном лице давно недоедавшего человека плотно сжаты; и один из ожидавших, подумав было крикнуть, что, мол, холодно, товарищ, и надоело ждать, промолчал, только глубже спрятал голову в поднятый воротник. На Азове осень всегда холодна.

Романов оглядел дыбившиеся волны, глинистый берег. Прикинул: «Если команда ушла на шлюпке, по такой волне не больно-то выгребешь».

У горизонта хмурились тучи, горбились, обещали долгую непогодь.

Романов помедлил. «Так с чего начинать?» Это было его первое следствие.

На облезлом берегу топорщились неуютные кустики. Ветер посвистывал в запутанных тросах на мачте.

Следователь помедлил еще мгновение и прошел в каюту капитана. Дверь оказалась незапертой. Остановившись на пороге, Романов внимательно, предмет за предметом, осмотрел все и только тогда вошел в каюту.

Ничто не бросилось в глаза, ничто не задержало внимания. Но все же Романов отметил — обычная каюта, прокуренная, продымленная, почему-то отделана красным деревом, медными бляхами, обставлена мягкими диванами.

Под столом следователь нашел груду пустых винных бутылок. Коньяк, виски. Вина была дорогие.

«Ну и что? — подумал он. — Капитан все это мог купить в Таганроге, на иностранных судах…»

В платяном шкафу висели тщательно отутюженный костюм капитана, пальто, стопкой лежали крахмальные рубашки.

«Не наш брат пролетарий, — подумал следователь, катая в пальцах мягкое, шелковистое сукно рукава форменной капитанской куртки, — богач…»

Он не доверял богатству, так как за свои недолгие двадцать два года слишком много повидал несправедливости, жестокости, лжи, ненависти. И все это — и несправедливость, и жестокость, и ложь, и ненависть — соединялось для него в людях сытых и богатых.

Следователь захлопнул шкаф и, подойдя к столу, потянул ручку дверок.

В одном из ящиков он нашел судовой журнал, карту, какие-то записи на разрозненных листках.

Романов бегло прочитал записи, сложил в стопку журнал, письма, карту и, завернув все в газету, вновь вышел на палубу.

Ожидавшие его у трапа, видимо, окончательно продрогли, и тот, что был постарше, сказал:

— Товарищ, долго мы еще здесь валандаться будем?

Следователь позвал их на палубу и повел за собой в машинное отделение.

Эти двое были работниками Азовского порта. Они знали о случившемся на судне, знали об убийстве и все же, спустившись в машинное отделение и увидев труп матроса, как-то сразу сникли, остановились у трапа, не решаясь идти дальше.

Следователь прошел к котлам и, повернувшись, позвал:

— Посмотрите, судно может идти своим ходом?

Осторожно ступая между бортом и навзничь лежащим человеком, портовики прошли к машине и, негромко переговариваясь, завозились у рычагов, манометров и рукояток.

Следователь присел в сторонке.

Позвякивая металлом, перебрасываясь односложными фразами, азовцы осмотрели котел, для чего-то заглянули в топку, затем подняли люк в днище, и один из них спустился в раскрывшуюся черную дыру.

Романов молчал. В тишине слышно было, как волны плещутся о борт, стучатся, не смолкая, что-то говорят долгое и неспокойное, но никак не могут договориться.

Прошло минут двадцать. Неожиданно Романов спросил!

— А что это такое?

Он наклонился и поднял согнутый в баранку лом. Металл был измят и искорежен. Азовское море — гнилое море. Желтый налет ржавчины садится на металл мгновенно. Надраенная поверхность металла, шелковисто отливающая зеркальным блеском, за сутки-двое покрывается рыжей трухой коррозии.

Блестящие притиски металла на ломе были свежими.

Один из портовиков оглянулся и шагнул к тускло отсвечивающему масляной поверхностью коленчатому валу.

— Лихое дело, товарищ, — сказал он через минуту, — вал потревожен. Лом кто-то полыхнул в шатуны.

* * *

В Ростов возвращался Романов к вечеру.

Матроса похоронили. Каюты и трюмы на «Атланте» следователь опечатал и дал команду отбуксировать судно в ковш.

Дождь, было утихший днем, начался вновь, и дорогу окончательно развезло.

— Может, подождешь до завтра, товарищ? — сказал Романову начальник азовской милиции. — Глядишь, распогодит…