— О Лагранже?
— Да. Прежде всего один вопрос. Он действительно серьезно болен?
— Я был готов к вашему вопросу и думал об этом, пока шел сюда. В данном случае трудно дать определенный ответ, Конечно, он болен, это не подлежит сомнению. Вот уже десять лет, как он страдает диабетом.
— Но это не мешает ему вести нормальный образ жизни?
— Почти. Я лечу его инсулином. Он сам себе делает инъекции, я его научил. Он всегда носит с собой маленькие складные весы, чтобы взвешивать пищу, если ему случается обедать не дома. При применении инсулина это имеет большое значение.
— Я знаю. Дальше.
— Вы хотите получить точный медицинский диагноз?
— Нет.
— Он всегда страдал от эндокринной недостаточности, обычный удел людей подобной физической конституции. Он человек вялый, чрезвычайно впечатлительный, легко теряющий самообладание.
— Каково его состояние в данный момент?
— Вот это и есть самая деликатная сторона вопроса. Я был поражен, застав его сегодня утром в том состоянии, в котором вы сами его видели. Я долго его осматривал. Несмотря на гипертрофию, сердце сейчас в неплохом состоянии, не хуже, чем неделю или две назад, когда Лагранж нормально передвигался.
— Вам приходила мысль о возможности симуляции?
Пардон, конечно, уже думал об этом, что было сразу заметно по его смущенному виду. Человек щепетильный, он теперь тщательно подыскивал слова.
— Я полагаю, Мегрэ, что у вас есть самые серьезные основания думать о такой возможности?
— Вполне серьезные основания.
— Это касается его сына?
— Не знаю. Лучше я введу вас сразу в курс дела. Сорок восемь часов назад, может быть, немного больше, может быть, меньше, мы об этом скоро узнаем, был убит один человек. С абсолютной вероятностью можно утверждать, что это произошло в квартире на улице Попинкур.
— Его опознали?
— Речь идет о депутате Дельтель.
— Они были знакомы?
— Следствие покажет. Во всяком случае, вчера вечером, в то время, как мы, обедая у вас, беседовали о нем, Франсуа Лагранж подъехал в такси к своему дому, с помощью шофера снес вниз чемодан, в котором находился труп, и отвез его на Северный вокзал, чтобы сдать в камеру хранения. Вас это поражает?
— Такие вещи всегда поражают.
— Теперь вам ясно, почему я так хочу узнать, был ли Франсуа Лагранж действительно болен сегодня утром, когда вы его осматривали, или симулировал.
Пардон встал.
— Прежде чем ответить, я хотел бы еще раз осмотреть его. Где он?
Доктор предполагал, что Лагранж уже находился здесь, в полиции.
— Он все еще дома, в собственной постели.
— И ничего не знает?
— Он не знает, что мы обнаружили труп.
— Что вы собираетесь делать?
— Отправиться к нему вместе с вами, если вы согласны составить мне компанию. Вы испытываете к нему дружеские чувства?
Пардон помолчал, а потом ответил с большой искренностью:
— Нет!
— Чувство симпатии?
— Скажем, жалости. Мне не доставило никакой радости увидеть его у себя в кабинете. Скорее, я почувствовал некоторую неловкость, как всегда в присутствии слабых людей. Но я не могу забыть, что он совершенно один воспитывал троих детей, не могу забыть, как дрожал его голос, когда он говорил о своем младшем сыне.
— Показная чувствительность?
— Я тоже так думал сначала. Я не люблю мужчин, которые плачут.
— А он плакал в вашем присутствии?
— Да. В частности, в тот день, когда от него ушла дочь, даже не оставив адреса.
— Я ее видел.
— Что она говорила?
— Ничего. Она-то не плакала, эта девица!.. Вы идете со мной?
— Я думаю, что это затянется.
— Возможно.
— Тогда, с вашего разрешения, я позвоню жене.
Было уже совсем темно, когда они садились в одну из полицейских машин. Всю дорогу молчали: оба были погружены в свои мысли, и оба опасались сцены, которая должна была произойти.
— Остановишься на углу, — сказал Мегрэ шоферу.
Напротив дома за номером 37-6 он увидел инспектора Жанвье.
— А где твой напарник?
— Для предосторожности я его отправил во двор.
— А консьержка?
— Не обращает на нас никакого внимания.
Мегрэ позвонил, пропуская Пардона вперед. В швейцарской было темно. Консьержка не окликнула их, но комиссару показалось, что за стеклом белело ее лицо.
Наверху, на четвертом этаже, в одном из окон горел свет.
— Подымемся…
Он постучал, света, на лестнице не было, и он не мог в темноте нащупать кнопку звонка. Ждать им пришлось гораздо меньше, чем утром, чей-то голос спросил:
— Кто там?
— Комиссар Мегрэ.
— Простите, одну минутку…
Лагранж, по-видимому, надевал халат. Руки у него, наверное, дрожали, так как он с трудом повернул ключ в замке.
— Вы нашли Алэна?
В полумраке лестницы он заметил доктора, и лицо его сразу изменилось, стало еще бледнее, чем обычно. Он стоял неподвижно, не зная, что ему дальше делать, что говорить.
— Вы разрешите нам войти?
Мегрэ втянул носом воздух, чувствуя знакомый запах горелой бумаги. Щетина на лице Лагранжа отросла еще больше, а мешки под глазами набухли и потемнели.
— Принимая во внимание состояние вашего здоровья, — сказал, наконец, комиссар, — я не хотел являться к вам без врача. Доктор Пардон был так любезен, что согласился меня сопровождать. Надеюсь, вы не возражаете, если он вас осмотрит?
— Он осматривал меня сегодня утром. Он знает, что я болен.
