Искатель, 1965 № 03 - [28]

В эти дни Скворецкий и Миронов вызывали Черняева только один раз и опять без толку: он снова молчал.

Встревожившись не на шутку, Скворецкий сам беседовал с начальником тюрьмы, с врачом, который по его распоряжению осмотрел Черняева. Черняев вел себя в камере нормально, спокойно.

Сегодня Скворецкий и Миронов решили возобновить допрос. Как только Черняев явился и уселся на место, полковник потребовал, чтобы он прекратил игру в молчанку. Скворецкий впервые за это время заговорил так властно, так требовательно. И тут произошло непредвиденное. Черняев ответил. Но как? Он вдруг начал сползать со стула и грузно опустился на пол. Посидев с мгновенье, Черняев встал на четвереньки и неожиданно произнес: «Рррррр! Рррр! Гав, гав!» Тон его при этом был миролюбивым, даже заискивающим.

— Дайте ему воды, — сухо распорядился Скворецкий, испытующе глядя на барахтавшегося на полу Черняева.

О продолжении допроса не могло быть и речи. Арестованного тут же отправили в тюрьму, и Скворецкий приказал срочно доставить к нему врача, специалиста-психиатра.

В ожидании заключения психиатра Скворецкий и Миронов сидели молча, изредка перебрасываясь отдельными фразами. Да и о чем было говорить, что они сейчас могли предпринять?

Наконец появился психиатр, приехавший сразу после осмотра Черняева. По его мнению, налицо были явные признаки помешательства.

— А не слишком ли они явные, эти признаки? — придирчиво спросил Скворецкий.

Психиатр пожал плечами.

— Я говорю то, что обнаружил. Для точного и безошибочного диагноза требуются время и соответствующие условия, больница. Только там ставят в подобных случаях окончательный диагноз.

— Как тебе все это нравится? — мрачно спросил Скворецкий, когда психиатр простился и ушел.

Миронов удрученно молчал. На тебе: садись и пиши постановление о помещении Черняева в больницу и проведении судебно-психиатрической экспертизы! А это значит — следствие по делу Черняева приостановить. Ничего не скажешь, удар был тяжелым!

Получив разрешение полковника, Миронов ушел к себе и засел за злосчастное постановление о производстве судебно-психиатрической экспертизы. Составив документ, вернулся к Скворецкому.

Полковник, склонившись над столом, внимательно просматривал какие-то бумаги.

— Готово постановление?

— Так точно, вот оно.

— Отлично, — сказал полковник. — Положи сюда. Присаживайся. Есть, кажется, что-то интересное.

— Что именно? — поинтересовался Миронов.

— Минуточку. Сейчас кончу. — Полковник дочитал документ, лежавший перед ним, и выпрямился. — Ответ. Из Львова. На наш запрос о Войцеховской. — Кирилл Петрович протянул Андрею бумагу, которую только что читал с таким вниманием.

Ответ Львовского управления КГБ был весьма обстоятелен. Львовские чекисты провели большую работу: они побывали во всех пунктах Львовской области, которые упоминались в автобиографии Войцеховской. Работа была не из легких: ведь с того времени, как жила в этих местах семья Войцеховских, прошло больше двадцати лет, и каких лет! Мало кто из учителей, работавших в школах в Самборе, Яворове, Раве-Русской, уцелел, а кто и уцелел, тот многого не знал, да и не помнил. Вот и пойди разберись, где и когда жил учитель Войцеховский, полуукраинец-полуполяк, какая была у него семья?

Вот сообщение по Яворову: списков учителей тех лет нет. Опрошены многие учителя, бывшие и настоящие, школьные сторожа, кое-кто из врачей. Никто из них не мог толком сказать, жил ли, работал ли когда в Яворове учитель по фамилии Войцеховский, полуполяк-полуукраинец, с женой-украинкой и маленькой дочкой.

Та же картина и в Раве-Русской. Остается Самбор. Что по Самбору? Ага! Вот что, как видно, имел в виду Кирилл Петрович. В Самборе сотрудникам Львовского управления КГБ удалось разыскать некоего пенсионера, славившегося на весь городок своей феноменальной памятью. Этот пенсионер как раз в те годы, когда Войцеховская, как она указывала в автобиографии, жила с родителями в Самборе, работал инспектором тамошних школ. Он клялся и божился, что всех самборских учителей знал наперечет и никогда никакого Войцеховского среди них не было.

Мало того, дотошный пенсионер представил доказательства: он, оказывается, за то время, что был инспектором, завел лично для себя своеобразный учет всех школьных работников Самбора. Была у него такая конторская книжица, в которую он вписывал краткие характеристики на каждого из самборских учителей. Продолжал он вести такую запись и после того, как перестал быть инспектором. «Для памяти, — говорил он, — к истории постановки школьного дела в Самборе».

Вот эту-то книжицу пенсионер и вручил сотрудникам КГБ.

Записи бывшего инспектора сомнений не вызывали — учитель по фамилии Войцеховский, полуукраинец-полуполяк, в Самборе в указанные Войцеховской годы не жил и не работал.

— Вот так, — сказал Скворецкий. — Плетет что-то Анна Казимировна.

Миронов молчал. Он еще раз просмотрел сообщение Львовского управления КГБ, то место, где речь шла о Самборе.

— Что, — спросил Скворецкий, — заело? Какие будут предложения? Вижу, ты уже что-то надумал.

Миронов поерошил волосы и осторожно начал:

— Тут, понимаете, любопытная история получается. С одной стороны, родители Войцеховской, а следовательно, и она сама, Анна Казимировна, в Самборе, по-видимому, не жили… Пока будем говорить предположительно. Впрочем, в данном случае это и не суть важно. Достаточно того, что сообщение Львовского управления КГБ дает основание полагать: Войцеховская писала неправду. А как с Яворовым, Равой-Русской? Из того же львовского сообщения можно сделать вывод — предположительный, подчеркиваю, — что и там дело обстоит не лучше. Иначе говоря, на территории Львовской области учителя по фамилии Войцеховский не существовало. А раз не было такого учителя — значит, не было и семьи Войцеховских, значит, какая-то часть автобиографии Анны Казимировны не соответствует действительности. Теперь вопрос: был ли учитель Войцеховский под Лодзью, в Збоншине, Плоньске? Существовал ли вообще такой учитель? Из Польши пока ответа нет, его надо дождаться, но удастся ли польским товарищам обнаружить следы семьи учителя Войцеховского? Боюсь, нет. Больше того, можно предположить, что такого человека, каким рисует своего отца Войцеховская, и вовсе не было, не существовало в природе.