Искатель, 1961 № 01 - [8]

— Ну, насчет последней… — усмехнулся Барнс.

— Непременно последней! — настаивал ГриЛи. — Люди придумают сыворотку, убивающую в мозгу клетку войны, и просто перестанут понимать, что такое война…

— Уж я-то знаю фашистов, — авторитетно заявил Лесс. — Они немедленно изобретут антисыворотку и будут прививать ее при рождении.

— Я, как социалист… — начал было Грили, но его перебил Анри:

— Социалист его величества?..

Пропустив колкость мимо ушей, Грили настойчиво продолжал свое:

— Все мы… вы, вы… все, кроме мистера Черных, пришли на войну с почтовых, пассажирских, транспортных машин, и все мы должны на них вернуться. И не только мы четверо, но и вы, мистер Черных, после этой войны снимете погоны и будете летать на линии Москва — Париж — Лондон…

Опять заспорили о сроках, о месте встречи, стали искать, что бы разломить на пять частей. Галич потянул торчавшую из кармана Андреевой гимнастерки открытку:

— Вот разорвем…

И разорвали. И выпили на прощанье.

А наутро — рассвирепевший комдив, жестокий разнос за «фокусы в воздухе»…

Как давно все это было…

ИСПЫТАНИЕ

Андрей шел по исполосованному бетоном полю аэродрома и думал о том, что предстоит сегодня. Сначала, как обычно, врач тщательно проверит его сердце, дыхание, реакции — все, что должно быть в исправности у пилота вообще и у пилота гиперзвуковой машины в особенности. Подчас такие проверки кажутся лишними. Но Андрей понимал: за все происходящее с человеком в полете врач несет ответственность не меньшую, нежели инженеры, механики, аэрологи. Ведь вместе с ракетопланом тело Андрея испытает нагрузки настоящего артиллерийского снаряда! Нужно иметь поистине железный организм, чтобы вынести переход к полету со скоростью в шесть, семь, девять раз быстрее звука. Когда летчиков начинают тренировать, то всего несколько секунд «провесив» на какую-нибудь полутонну больше собственного веса, они перестают подчас соображать, видеть, теряют способность контролировать свои движения. Артериальное давление крови оказывается недостаточным для снабжения мозга кислородом.

Впрочем, куда больше собственного самочувствия Андрея заботит сейчас работа катализатора КЧК. Ведь испытания КЧК — главное задание сегодняшнего полета. Когда МАК приблизится к блиндажу с условной атомной «бомбой», электронное устройство приведет в действие КЧК, и урановый заряд «бомбы» превратится в безобидный свинец. Эта операция будет повторена, при прохождении над второй условной «бомбой» — водородной. Ее заряд станет инертным гелием, и заключенная в ней потенциальная энергия взрыва будет обезврежена.

Все это произойдет на шестисоткилометровой трассе заозерского полигона, хорошо знакомого Андрею. На горизонтальном отрезке полета на высоте ста километров Андрей должен произвести выравнивание примерно в семь-восемь минут. По окончании операции надо вернуть МАК в плотные слои атмосферы и совершить посадку на скорости почти в четыреста километров в час. При воспоминании о посадке Андрей приостановился. На любом самолете посадка — самое трудное для летчика, а на МАКе… Ошибка глазомера в несколько метров, ручка, взятая на себя с опозданием в сотую долю секунды, — и вместо Андрея встречающие увидят только облако пыли, взметенной словно разрывом снаряда. Потом будут гадать, кто виноват — конструкторы, инженеры-эксплуатационники, врачи или сам пилот?

Пилот?! Просто смешно, как плохо Андрей разбирается в «устройстве» собственного тела, — а вот МАКа он знает как свои пять пальцев! Тупорылый, со скошенным лбом, МАК некрасив. Едва намеченные, словно недоразвитые, отростки крыльев не внушают доверия. Трудно представить, что на этих тонких как бритва плавниках на краю плотных слоев атмосферы может держаться самолет. Глаз летчика, десятилетиями воспитывавшийся на плавных формах, с неудовольствием задерживается на всем угловатом, что торчит из корпуса МАКа. Крылья, хвостовое оперение — все кажется повернутым задом наперед.

Обрубленные консоли плоскостей возбуждают сомнение в естественности конструкции, смахивающей на человека со ступнями, повернутыми пальцами назад. Летчик не сразу свыкается с тем, что аэродинамика гиперзвукового полета за пределами плотной атмосферы опрокинула традиционные представления об устойчивости и управляемости. Угловатый подфюзеляжный киль окончательно лишает машину привычной стройности. Куцые стальные лыжи, не подобранные внутрь фюзеляжа, торчат, как хвост доисторического ящера.

То, что творится в металлическом нутре машины, так же непривычно для летчика дозвуковых и даже звуковых скоростей. Температура встала на пути самолета. На смену «звуковому барьеру» пришел «барьер аэродинамического нагрева». Момент возвращения самолета в плотную атмосферу все еще остается самым опасным.

Как ни была теперь отработана техника ракетоплана и методика его вождения, почти каждый вылет открывал что-нибудь новое в поведении машины и человека в ней. Перед каждым полетом об этом поневоле думалось как о чем-то, с чем нужно справиться, что нужно преодолеть. Андрей был человеком. Его психика оставалась психикой существа, не приспособленного природой к перенесению такого рода ощущении, существа, вынужденного искусственно воспитывать в себе выносливость, необходимую для гиперзвуковой авиации.