Искалеченная - [35]

– Хорошо, он спит две ночи с ней и две – со мной.

Я ненавижу его, не хочу, чтобы он лежал в моей постели. Я пойду к гинекологу и попрошу поставить спираль. Я должна принимать таблетки некоторое время, но сейчас ни за что не забуду об их приеме.

Мы почти не разговариваем с ней. Она сразу же забеременела и родила девочку. Вторая жена живет в своей комнате, я – в своей. Разговоры ограничиваются приветствием и фразой «Пора есть». Ни подруги, ни враги.

Похоже, они с мужем не очень ладят. Она, наверное, ссорится с ним в постели или в другом месте, я не знаю. Но знаю наверняка через «африканский телефон», что она позволяет ему одурачивать себя. Он пугает ее глупостями типа: «Если ты будешь плохо себя вести, другая отправит тебя в Африку. Это просто для нее, ведь у тебя нет документов!»

Он ей рассказывает, что во Франции вторые жены быстро изгоняются, что первые жены цепляются к ним по малейшему поводу и воюют с мужьями. И она, очевидно поэтому, не разговаривает со мной, не задает мне вопросов и верит во все, что он ей говорит.

Я могу отправить ее обратно, я ее враг, значит, все ее несчастья начнутся из-за меня. В полигамии задача некоторых мужчин ясна: «Разделяй и властвуй».

Я никогда не знала подобных войн в моей семье, ни у моего дедушки, ни у родителей. В результате молодая супруга воображает себя теперь хозяйкой дома и ненавидит меня. Она ничем не делится ни со мной, ни с моими детьми.

Поскольку она беременна и получает маленькое пособие, муж щедро дает его ей каждый месяц (примерно шестьсот франков). В то время как то, что причитается мне за моих пятерых детей, он оставляет себе! Он делает покупки для дома, но ни сантима не попадает в мои руки. Вот почему я сама покупаю одежду, обувь, как и все, что касается школы для моих детей. Я ничего не говорю. Ведь одно лишнее слово – и начинается ссора.

И я уже не могу заставлять жить в этой атмосфере своих детей. Моя вторая дочка однажды выступила против своего отца (ей было тогда девять лет):

– Если ты еще когда-нибудь притронешься к маме, я ударю тебя.

Он посмеялся или сделал вид, что посмеялся, но это успокоило его немного. Однако ненадолго. Он хочет убедить свое окружение и даже мою собственную семью, что если в нашем браке что-то не ладится, то потому, что я ревнивая и злая. В этом его гордыня самца. Он никогда не признает, что я не люблю его, другая, очень вероятно, тоже, что сексуальные контакты мне противны и если бы я была тогда более искушенной в подобных вопросах и свободна, как другие женщины, то сказала бы об этом больше. Но из-за уважения к себе и детям я ограничиваюсь главным.

На грани нервного срыва я уезжаю ненадолго с детьми в Нормандию. Двоюродный дедушка, поля, сад, луга и коровы, вкусное молоко, нежность этого человека, приветливость соседей – его единственной семьи – заставляют нас забыть о жизни в Париже. Увы, страшное горе ожидает меня. Судьба!

Мэрия в последний учебный день, в четверг, организовывает поездку на берег моря. Я записалась туда с детьми и даже пригласила вторую жену с ее ребенком сопровождать нас, чтобы посмотреть Францию. А главное – показать, что я ей не враг, как она считает. Мы готовимся к пикнику – сэндвичи, сумка-холодильник, круассаны, все готово к обеду. И вот мы выезжаем на автобусе. По дороге организаторы предлагают сделать остановку для детей. Все устраиваются в маленьком кафе на обочине дороги. И внезапно моя дочь говорит мне:

– Мама, мы забыли круассаны в автобусе, я пойду за ними.

Она выходит. Через минуту я слышу крик, визг тормозов.

Машина ехала слишком быстро. Через десять минут приехала «скорая помощь». Мальчик, который сбил мою девочку, не перестает повторять:

– Мадам, я не сделал это специально, я не сделал это специально.

Мою малышку везут в госпиталь в коме. Она ударилась головой, но крови не было. Нужно сделать рентген. Она спит, медсестры тормошат ее, чтобы разбудить, ей нельзя засыпать, нельзя…

Я звоню ее отцу в Париж. Проходит четверг, наступает утро пятницы. Из своего кабинета врач звонит в Париж и спрашивает, может ли местная больница принять мою девочку. Нужен вертолет, чтобы перевезти ее, Я слушаю, как он говорит мне о своей беспомощности:

– Ничего сделать на месте нельзя, у нее гематома мозга…

Он прекрасно знал, что ничего уже нельзя было сделать для моей дочки. Я вхожу в палату, наклоняюсь к ней, чтобы прикоснуться, она неподвижна. В этот момент что-то оборвалось во мне, я закричала: «Но она мертва!»

Прибежали медсестры с реанимационными аппаратами, но было слишком поздно. Мне сделали укол успокоительного. Ей было десять лет, два месяца и десять дней. И она покинула нас вот так. Минута, визг тормозов – и моей доченьки больше нет. Она ушла с ясным лицом, будто спокойно спала.

Я вернулась в Париж совсем раздавленная. Потерять ребенка – самое худшее для матери. Ужасная пустота. В наглей семье траур. Я в абсолютном вакууме.

Муж предложил мне похоронить дочку здесь, во Франции. Но моя семья попросила, если возможно, провести похороны в Африке, чтобы попрощаться с ней. Я сообщила об этом чиновникам в мэрии, и они согласились оплатить транспортные расходы. Мне дали билет на самолет, чтобы сопровождать гроб. Как же я ненавидела в тот момент мужчин нашей общины! В последнюю минуту накануне отъезда они решили: «Отец должен ехать, а не мать. Женщине нужно остаться здесь. Если бы было два билета – поехали бы оба. Но есть только один, и он для отца».