Исход. Экскурсия в мегаполис (журнальный вариант, издание "Шестое чувство") - [15]

Проходя мимо монастырской кузницы — тайной гордости владыки, они встретили Криса и нескольких молодых общинников из «Подсолнухов», которые бодро тащили на себе огромные тюки с бельем: то ли в стирку, то ли наоборот. Увидев командира и настоятеля, группа замерла, смешки прекратились. Крис почтительно приложился к руке владыки и, получив его благословение, по-военному кратко доложил Антону, что после размещения, утренней литургии и обеда Сенька с ребятами отбыли в Третьяковку, а оставшиеся с ним «бойцы» поступили в распоряжение эконома монастыря, отца Иоанна. Выполняемая в настоящее время работа — «бег с мешками» (в группе молодежи кто-то не удержался и прыснул со смеху).

Улыбнулся и владыка. Он любил Криса, любил и эту новую поросль русского православия: чистую, светлую, духовно глубокую. Эти юноши и девушки росли отнюдь не в тепличных условиях — каждый с детства знал не только молитву, но и труд, и дисциплину, и ратное служение. Дети смуты, они удивительным образом сочетали в себе искреннюю веру и здоровый прагматизм, знакомый каждому человеку, близкому к природе и привыкшему рассчитывать только на себя и Бога. Для людей старшего поколения, носивших несмываемые родимые пятна того больного общества, из которого они вышли, эти «чижики» были и гордостью и надеждой. Надеждой на рождение — из смрада и тлена былого мира — нового рода Адама, людей, опытно познавших цену отпадения от Творца и покаянно вернувшихся в Его лоно.

* * *

Генерал еще раз сверился с картой и нанес на нее полученные накануне из штаба предложения по обходному маршруту. Заправленный и загруженный автобус, преодолевая последние московские колдобины, приблизился к Химкинскому КПП. Знакомый капитан ФСОП уже спешил им навстречу, изо всех сил демонстрируя радушие. Он размахивал руками, яростно подгонял своих горе-подчиненных и беззвучно открывал рот, призывая на них гром и молнии. Помедлив, шлагбаум поднялся. Путь домой был открыт.

Генерал обернулся. Все были на месте — Крис, Сенька, ребята. Все — да не только. В хвосте «Ивеки» попискивало «пополнение» — два десятка сирот и беспризорников, вывезенных из монастыря. Деяние не вполне законное: по правилам полагалось оформить на них бумаги и получить разрешение властей. Но Антон и не вспоминал об этом — дело нужное, Бог не выдаст — свинья не съест. К тому же он теперь смело мог рассчитывать на лояльность своего «друга»-федерала, со всех ног спешившего навстречу.

— Бог мой, Антон Павлович, какие документы, помилуйте! И в автобус заходить не буду, чего я там забыл! Как съездили? Как столица? Ребята довольны? — капитан без умолку трещал, подпрыгивал и заглядывал в глаза к генералу, ожидая заслуженного магарыча. Получив искомое, он широким жестом отпустил автобус и, как бы невзначай, поинтересовался обратным маршрутом группы.

Антон любезно подтвердил «другу», что маршрут будет тот же самый, другого и быть не может. Сомнений не было: сегодня же эта информация будет доложена руководству ФСОП… Впрочем, это уже не имело значения. Кто бы и где бы их ни поджидал, — не дождется. Объездными путями — по Пятницкому и дальше по Новорижскому шоссе — они до вечера выйдут на условленное место под Волоколамском, где их ожидает группа боевого сопровождения.

Двери захлопнулись. Обдав капитана и его команду клубами голубого дыма, «Ивеко» взял курс на «Подсолнухи». Сзади таял, покрываясь серой мглою, огромный город, но молодежь, заметил Антон, даже не смотрела в ту сторону. Юность летела вперед — туда, где родной дом, где будущее.

Лиза упертая

(Село Казачий Дюк, август 2018 года)

Серые, в подтеках, потемневшие — то ли от сырости, то ли от дыма старенькой буржуйки — своды северного придела храма Иоанна Богослова притягивали к себе Лизу, как магнитом. Вот и сегодня с первыми звуками псалмов взгляд девочки устремился к плавным арочным изгибам. «Господу помолимся!..» — нараспев завел старенький отец Артемий, и Лизе, шепотом вторившей его словам, вновь, в который раз, показалось, что своды древней церкви ожили: они то приближались, то убегали ввысь, странные блики и тени творили живые узоры на бурой штукатурке, образовывая неясные лики. Лики были подвижны и живы, внимательны и участливы. Они вглядывались в нее, вслушивались в ее горькие просьбы. В такие мгновенья время теряло свой бег, стены храма раздвигались, и Лиза парила, не чуя под собой ног, от неведомого счастья и покоя, свободная от боли, страха и гнета земной жизни. Как ждала она этих мгновений, как мечтала о них накануне каждого воскресенья, готовясь к причастию и вычитывая на пару с бабой Дашей положенные правила! Только здесь, под этими сводами, по-настоящему отдыхала ее душа, наполняясь силой и тайной надеждой на чудо, почти утерянной после трагического исчезновения мамы.

В свои пятнадцать лет, большая часть которых прошла в подмосковном Красногорске, умом она понимала, что игра теней под куполом древнего храма, подвергшегося за столетия своего существования и разрушениям, и поруганию, и частичным реставрациям, могла быть (и, скорее всего, была) плодом ее смятенного воображения. Умом — не сердцем. Сердце не желало смиряться. Оно бунтовало, будило Лизу по ночам, влекло к иконе Спасителя, смутно мерцавшей в дальнем красном углу «залы» — так бабушка называла просторную комнату избы-пятистенки, служившую гостиной и спальней для всех членов семьи. Сердце отбрасывало «разумные» доводы рассудка, и Лиза падала на колени, произнося не обычные дневные молитвы, каких знала немало, а странные несвязные слезные слова, которые слетали с губ и таяли в гулкой тишине ночи, скрипе сверчка и похрапывании отчима и прабабки. От Лизиных всхлипываний баба Даша частенько просыпалась — отчим ни разу, — но не одергивала правнучку, не прерывала ее, а только в такт с ней сама вздыхала и ворочалась; старенькая пружинная кровать под грузным ее телом скрипела и тоже, казалось, вздыхала. Лиза не останавливалась, а лишь начинала молиться чуть тише, ощущая бабкино присутствие и сопереживание. В эти ночные часы они, не говоря друг другу ни слова, были близки и родны как никогда. Днем же снова разъединялись и становились сами собой: грозная, сварливая девяностолетняя баба Даша и Лиза по прозвищу Упертая.