Ищущий убежища - [72]

– А почему никто, например деревенский староста, не сказал об этом коронеру, когда он заезжал сюда после того, как нашли труп? – поинтересовался Томас. Священник был слишком пьян, чтобы удивиться, откуда его гостю известно, о чем сообщили коронеру жители деревни, а о чем промолчали. Джон де Вулф ненадолго заглядывал в деревню, чтобы провести короткое дознание, но в тот день священник отсутствовал и потому не мог в сегодняшнем госте опознать коронерского писаря.

– Что? И навлечь на деревню штраф? Еще чего не хватало! Староста молчал как рыба. – Богослужитель пьяно усмехнулся. – Да и вообще, этот парень провел здесь пару ночей и поскакал себе дальше, живой и здоровый. Откуда нам было знать, что через несколько миль по дороге его поджидает смерть?

– А когда пастухи обнаружили покойника, они что, не узнали, кто это? И куда подевался его конь?

Толстый священник набрал полный рот слабого сидра.

– Одному только Богу известно, что случилось с лошадью, – уж мы-то, по крайней мере, больше ее не видели. А что касается покойника, так нам никто ничего не говорил об этих самых новых коронерах, так что с нас и взятки гладки. Не буди спящую собаку, правильно? И покойники пусть себе спят спокойно, я так считаю.

Он рассмеялся надтреснутым смехом и лихо качнулся на табурете, единственным предметом мебели в комнате, если не считать расшатанного колченогого стола.

Итак, лежа на охапке соломы на полу в помещении цокольного этажа, Томас мысленно перебирал события прошедшего дня, в течение которого он побывал в Сэмп-форд-Спайни и Питер-Тейви. Хотя сообщения между двумя деревнями почти не было, он не рискнул вновь выдать себя за священника, поэтому, не доезжая нескольких миль-до деревни, он привязал мула в глубине рощи длинной веревкой, чтобы животное не испытывало голода в течение дня. Из притороченной к седлу сумы он достал приобретенный им давным-давно, после похорон цистерцианского монаха в Винчестере, покров. Вырезав в лесу посох, он вошел в Питер-Тейви пешком, надеясь, что никто не обратит внимания на белое дерево на конце посоха или на отсутствие монашеской тонзуры. Если бы кто-то поинтересовался, почему у него длинные волосы, он подготовил ответ заранее и пояснил бы, что волосы отросли за время трехмесячного паломничества к мощам Святого Давида, и что он поклялся не стричься до тех пор, пока не вернется в родной монастырь возле Плимута. Впрочем, как выяснилось, никому до него не было дела, и единственное, что хотелось услышать людям, с которыми он встречался, – это рассказы о большом мире, раскинувшемся за пределами их ограниченного горизонта.

Томас лежал, рассматривая ночное небо, вспоминая информацию, собранную по кусочкам из того, что поведали кухарки, грумы и несколько гревшихся вокруг очага стариков, из-за артрита неспособных более работать в поле.

Все указывало на то, что Эльфгар из Тонеса так и не появился в Питер-Тейви, несмотря на то, что из Сэмп-форд-Спайни он выехал, судя по тому, что говорили Томасу, с намерением сделать очередную остановку именно там. Расстояние между деревнями составляло всего пять миль, около часа езды даже на прихрамывающей лошади, но путь Эльфгара закончился на полпути у Хеквуд-Торе, где и был обнаружен его истлевший труп. Никто в поместье не слышал об Эльфгаре, что подтверждало рассказ священника из Тотнеса, который заявил, что покойник до того, как покинуть деревню, не имел отношений с Хьюбертом де Бонвиллем. Выяснив все, что можно, о сакском сквайре, Томас принялся собирать местные сплетни. Ему удалось узнать, что находящийся при смерти лорд поместья Арнульф пользовался уважением как среди свободных жителей, так и у серфов. Он был довольно хорошим хозяином, строгим, но справедливым, и деревня на протяжении многих лет процветала, оставаясь в стороне от войн и не страдая от голода. По поводу остальных членов семейства мнения были не столь единодушными и более сдержанными.

– Этот Хьюберт, еще неизвестно, как бы все обернулось с ним, – признался один из стариков между приступами бронхиального кашля, сотрясавшего его немощное тело каждые несколько минут. – Он возомнил себя лордом задолго до того, как отца свалил недуг, и принялся наводить свои порядки, вводить всякие новшества и менять все, что мы делали долгие годы.

Другой ревматический старик согласно закивал головой:

– Холодный, как рыба, вот какой он был. Помешался на религии и морали. Надо было ему податься в священники – прошу прощения, брат. Оттого-то он и принял крест и отправился в Святую землю против отцовской воли.

– И поделом ему. Честно говоря, кое-кто из селян ничуть не опечалился, узнав о его смерти, – добавил первый, – конечно, никто ему смерти не желал, но когда он уехал, мы, надо сказать, обрадовались. Правда, после него остался выводок братьев и кузенов, которым все и достанется после его гибели и смерти сэра Арнульфа.

Томас сделал вывод, что Гервез де Бонвилль был более популярен у крестьян, нежели его погибший брат, а к младшему, Мартину, люди относились как к ребенку, не принимая его всерьез рядом с более заметной фигурой Гервеза. Но было еще три кузена, взрослые дети покойного старшего брата Арнульфа, и кузены тоже имели свои виды и планы на два поместья. Они обхаживали Винчестер, пытаясь заручиться обещанием о доле земли после смерти Арнульфа, ибо окончательное решение оставалось за королевскими властями.