Ищейка - [15]

— Хорошо, езжай.

— А ты?

— Я останусь. Народ соберу, мужиков. Супруга ее попрошу помочь. Как-нибудь справимся. Только вы там не задерживайтесь.

— Мы мигом! Одна нога здесь, другая там!

Дирижабль поспешил к выходу, потом вернулся, прихватил забытую на прилавке фуражку, глубоко нахлобучил ее на свою несуразную башку и, уже окончательно, канул во мрак. Спустя пару минут где-то на окраине деревни резко лязгнула автомобильная дверка, вспыхнули фары, машина завелась, резко рванула с места и вскоре шум ее мотора затих вдали.

— Зря вы это, — сказала продавщица. — Нет у меня мужа, я пошутила. Десять баб у нас в деревне, да дедка Трофим, вы его видели. Был еще один дед, да на прошлую пасху помер. С нами лихой человек что захочет, то и сделает. Я кричать буду — никто не поможет. Так что вы лучше идите отсюда. Я вас могу на гумне спрятать.

— Нет, — сказал Кульков. — Я здесь останусь. Запирайте магазин. Делайте все, как обычно. Деньги на прежнее место положите.

Лежать в темноте и тепле на мягких, пахнущих пшеничной мукой мешках было удобно и покойно. Никто не зудел под ухом, никто не учил жить, никто не лез в душу.

Ни единый звук не проникал сюда снаружи, ни один огонек не светился за окном. Время как будто замерло, сгустилось, стало тягучим и податливым, как паутина, и он все глубже погружался в эти ласковые, баюкающие тенета. Даже предстоящая схватка почему-то уже совсем не волновала его. Человек, которого он поджидал здесь, умел улавливать самые слабые, почти неощутимые запахи и, следовательно, был чем-то похож на самого Кулькова. Кто это будет, хладнокровный и циничный преступник, ловко использующий свой редкий талант, или несчастный изгой, доведенный до такой жизни насмешками и презрением окружающих, Кульков, конечно, знать не мог, однако всей душой надеялся на лучшее. Он верил, что уговорит, усовестит незваного гостя, а может даже и слов никаких не понадобится — ведь добро и участие тоже имеют свой неповторимый запах, совершенно не похожий на запах равнодушия и ненависти.

Сладкое оцепенение полусна-полуяви все сильнее овладевало им. Тревоги и заботы дня отступили. Исчез постоянный, давно уже притупившийся, привычный, как застарелая зубная боль, страх — страх за сына, за жену, за самого себя, страх за всех жалких и гонимых живых существ, страх перед непонятной, жестокой и непредсказуемой игрой, называемой жизнью. Сон обещал добрые новости, приятные перемены, покой и облегчение. Ласковый теплый котенок неслышно подобрался к нему, лизнул шершавым сухим язычком и пушистым боком привалился к лицу. Кульков протянул руку, чтобы погладить его…

…И тут же проснулся — резко, рывком, как от внезапного удара. Бешено колотилось сердце, левое плечо совершенно онемело. Щека его упиралась в новенький валенок, поперек груди лежал другой. Сильно пахло котенком — но он находился не рядом, как это приснилось Кулькову, а где-то снаружи, в сыром и холодном мраке. Там же, под защитой ночи, скрывались чужие люди — резкий, тревожный запах мокрой одежды и потного, нечистого тела выдавал их.

Дикая мысль, что он забыл где-то свое оружие, внезапно резанула Кулькова. Непослушными пальцами он нашарил кобуру, выдернул из нее пистолет, спустил предохранитель и осторожно оттянул назад затвор. Однако это совсем не успокоило Кулькова, он совершенно не представлял, что будет делать дальше. Рукопашному бою он не был обучен, а стрелком числился самым неважным, поскольку чутьем отличить «десятку» от «молока» не умел.

Кулькову казалось, что взгляды невидимых людей уже отыскали его в глубине магазина и теперь гипнотизируют, жгут, ощупывают. С беспощадной, предельной ясностью он осознал наконец, в каком незавидном и глупом положении оказался. Так тебе, ослу упрямому, и надо! Геройство решил показать. Размажут тебя сейчас как соплю по стенке. Дирижабль на что мужик отпетый, а не стал подставлять свое пузо под нож или пулю. Долго еще проживет. И на его, Кулькова, поминках погуляет. И его, Кулькова, дурацкую смерть не раз соленым словом помянет.

Оконное стекло, как будто взорвавшись, разлетелось вдребезги. С улицы хлынул свежий и пряный лесной воздух. В магазин влетело что-то живое, истошно мяукавшее и, обрушив пирамиду майонезных банок, плюхнулось на полку с гастрономией. Тут же снаружи вспыхнул карманный фонарик, яркий луч отыскал рыженького худого котенка и проследил весь его путь от места приземления до горшка с деньгами.

Как все, оказывается, просто, подумал, Кульков. Капля копеечного лекарства, сотенная бумажка, скорее всего каждый раз одна и та же, и приученный к валерьянке котенок. Как я сразу не догадался!

Безотчетный страх сразу отпустил Кулькова. Люди за окном оказались не грозными и загадочными существами, а обыкновенной мелкой и жадной сволочью, способной из-за нескольких сотен жалких бумажек мучить беззащитное существо.

Свет фонарика запрыгал, приближаясь, под сапогами захрустело битое стекло, кто-то, шумно сопя, залез в окно. По запаху это был тот, молодой, орудовавший в Котлах фомкой. Другой, постарше годами, заматерелый, пахнущий козлом, принятым вовнутрь одеколоном и гнилыми зубами, остался на улице.