Исчезнувший убийца - [197]

— Анализы хорошие, — сказала она. — Мне сказали, что могут отпустить домой до Нового года, но я думаю, что после будет удобнее. Как ты думаешь?

— Что значит «удобнее»? Как тебе лучше — вот что важно… Я поговорю с врачом…

— После, я думаю, будет удобнее. А впрочем — поговори, — она взяла апельсин, надорвала кожуру. — Съешь апельсинчик…

— Спасибо, не хочется…

— Кстати, — сказала мама, — соседка купила прекрасные рубашки на Ленинском. Заезжай, тебе же надо…

— Хорошо. Заеду…

За окном палаты быстро стемнело, и мы с мамой посидели не зажигая света. Потом я поцеловал ее и вышел в больничный коридор. Сестра раскладывала лекарства в ячеистый ящик, один из светильников мигал и гудел. Внизу, возле раздевалки, я увидел маминого лечащего врача, который, упрятав руки в карманы халата, разговаривал с мужчиной в дубленке. Мужчина что-то объяснял врачу, а врач, судя по скептической улыбке, не соглашался. Он увидел меня и кивнул в знак приветствия.

— Анализы лучше, — сказал он, когда я подошел к нему, — есть положительная динамика…

И добавил:

— Будем выписывать…

XII

Когда я встретился с Джоном, он был уже хорош, и не просто улыбался, а все время подхихикивал с таким видом, словно ему недавно рассказали смешной анекдот и теперь он хочет его пересказать, но забыл, как анекдот начинается. Толик с билетами опаздывал, и нам пришлось прождать его почти до самого отправления. Наконец он явился, удостоил нас рукопожатием, мы вошли в вагон, и поезд тронулся.

В купе оказался и четвертый — командированный, полный человек с потертым портфелем. Командированный достал из портфеля гигантских размеров бутерброд и начал его поедать, распространяя запах дальних странствий. Плюясь крошками, он поведал, что он ревизор и командировки — это его стихия.

— Вы тоже в командировку? — поинтересовался он.

— А то как же! — буркнул Толик. — Наладчики мы… — и достал из сумки курицу в синей бумаге.

— Сбегай в ресторан, — сказал Толик мне. — Продрог я за сегодня…

К моему приходу Толик с командированным прямо-таки подружились, травили друг другу байки. Джон спал на верхней полке, время от времени с тихим стоном свешивая плоскую ступню в полуслезшем носке.

— А стаканчик? — спросил Толик, как только я выставил купленное.

Я принес стаканы, и мы выпили. Тут я почувствовал, что дико устал и мне не мешало бы по примеру Джона завалиться спать, однако Толик достал карты.

— В сичку по гривенничку без потолочка? — предложил он.

— Лучше в «Ленинград», — сказал командированный, наливая себе и выпивая.

— Чевой-то? — не понял Толик.

— Я говорю — в преферанс…

— Ну, это долго и думать надо! А тут — есть карта — хорошо, прошелся, нету — зарыл, и выигрыш сразу… Я сдаю, — Толик не давал нам опомниться, — шохи — черные шестерки, шоха к рамкам идет… Сними, — и он протянул мне колоду.

— Позво-ольте! — возвысил командированный голос и снял сам.

Тут дверь купе отъехала, и появилась рука проводницы с подносом, уставленным стаканами с чаем.

— В купе не курить! — бросила она, сверкая фиксами.

Через каких-либо полчаса командированный и я выиграли рублей по двадцать каждый.

— Ну, Люсек! — приговаривал Толик. — Ну, и верная же ты, прямо не верится…

Еще через полчаса Толиков «Люсек» по-прежнему хранил верность: я выиграл около пятидесяти, командированный — около тридцати, но неожиданно «Люсек» передумал: с тузом, королем.

— Да-да, четыре девяносто, — согласился Толик, — а с тебя, с тебя…

Я достал свои деньги и отдал их Толику.

— Остальное за мной, — сказал я.

— Надо бы дать отыграться, — нахмурился командированный, — молодому человеку — в особенности…

— О чем речь! Прошу…

— Я, пожалуй, посплю, — сказал я.

— Спи, спи, — закивал Толик, — мы еще завтра сыграем… А вы как?

— А я буду отыгрываться, — и командированный начал раздавать.

— Эх, Люсек, — сказал Толик, — только я за порог, как ты все-таки загуляла! Нехорошо…

Покурив в тамбуре, я вернулся в купе, выпил давно остывший переслащенный чай, разделся, залез на верхнюю полку.

Меня знобило, я никак не мог согреться, даже вновь надетый свитер не помогал. Поезд шел рывками, а когда останавливался, то напротив окна оказывался или гудящий тепловоз или исступленный человек с кувалдой, ночной забиватель пропущенных путеукладчиками костылей, после каждого удара матерно с кем-то перекликающийся. Наконец, мне удалось погрузиться в какой-то странный, слишком реальный сон: в этом сне мне приснилась больница.

Мама лежала на своей койке, я сидел рядом на стуле, а на соседней койке маленькая женщина с тяжелыми руками, со съехавшими чуть набок пучком перекрашенных хной тонких волос и внимательно разглядывала меня.

— Твой сын? — спрашивала она у мамы.

— Мой, — отвечала мама, и я чувствовал, как мамины пальцы находят мою руку. Мама улыбнулась. Я собрался с духом и сказал:

— Я тебя обманывал, мама. И обманываю…

— Я знаю, — просто ответила она. — Ничего! Be будет хорошо, после Нового года мы будем вместе, будет приходить сестра, будет колоть…

Я хотел было наклониться к ней, поцеловать, но она оттолкнула меня: давай-давай, иди! Я повернулся к соседке, как бы ища у нее поддержки, но та разворачивала сверток, вынимала из него яркую куртку и говорила, глядя в пол: