Исчезнувшие близнецы - [35]

В цехе, которое все называли общежитием, были окна, высокие потолки, несколько голых лампочек и цементный пол, но, к сожалению, ни кухни, ни туалета, ни водопровода. Еще тут была котельная, вот только не было угля и никакого утепления на каменных стенах. Тем не менее благодаря изобретательности жильцов все помещение было разделено на импровизированные комнатки: простыни или одеяла, свисая с потолка, заменяли стены, а предметы мебели и ящики, расположенные определенным образом, отгораживали проходы. К чести всех нас стоит сказать, что уголки уединения были созданы из уважения одной семьи к другой. Хотя соседи находились от нас на расстоянии вытянутой руки, мы предпочитали ничего не видеть и не слышать.

Мы с Каролиной отделили себе уголок, в котором оборудовали место для сна и жизни. Старый комод Каролины и деревянный ящик, который мы использовали в качестве стола, служили еще и небольшой стеной, которая обозначала границу нашего пространства. Я бы сказала, что у нас было помещение где-то два с половиной на три метра с окном. В сентябре окно казалось благословением, но с приходом зимы мы поняли, что иметь его – большая неприятность.

Летом для нас хватало света, чтобы создать уют до наступления комендантского часа. Мы могли встать рано утром, с первыми лучами солнца, и стоять в очередях за продуктами. После работы мы могли постирать одежду. Мы могли даже погулять, хотя и в пределах гетто. Но к осени все изменилось.

Пища стала более скудной. Во многих магазинах уже к десяти часам заканчивались продукты. Нацисты указом запретили продавать евреям яйца и молочные продукты – ни молока, ни сыра, ни масла. Особенно страдали семьи с маленькими детьми. Младенцам нужно было молоко, а голодающие матери не всегда могли накормить их грудным. Начал развиваться «черный рынок». Иногда запрещенные продукты можно было купить у не евреев, но это было опасно, да и денег было в обрез. Если удавалось купить молока в городе, обычно его отдавали в юденрат, а там уже раздавали детям. Очень опасно было приобретать запрещенные продукты: нацисты без суда и следствия расстреливали любого, кто покупал или продавал из-под полы.

Чтобы еще больше подорвать наше здоровье и не дать нам возможности приобрести продукты на «черном рынке», нацисты конфисковали все наши ценности – серебро, украшения, картины, даже красивую мебель. Они требовали, чтобы мы сдали все ценности еще в начале оккупации, но многие оставили у себя хоть что-то. Немцы периодически обыскивали наши комнаты и вещи, и тем, у кого находили ценности или деньги, грозило телесное наказание или того хуже. Поэтому то, что Каролина обменяла украшение на еду, было рискованным поступком.

В Цеху распорядок никогда не менялся. Каждое утро, когда другие женщины уходили со смены, мы с Каролиной подходили к своим машинкам. Три смены трудились круглосуточно, одна за другой. Огромные отмеренные куски тяжелой черной шерсти периодически выкладывались на мое рабочее место. Не успевала я дошить одну шинель, как Ильза тут же приносила следующую. Иногда иглы ломались. Тогда я поднимала руку, Ильза подходила, и мне влетало по первое число за сломанную иглу. В конце концов после восьмичасовой смены звенел звонок и мы с Каролиной возвращались в наше общежитие.

Такая была у нас жизнь в 1941 году. Работали. Ели. Спали. Мы терпели и, как и остальные, приспосабливались к этому скудному образу жизни. Пока не стало хуже, мы думали, что сможем пережить оккупацию. Тогда мы не знали, что для нас приготовили нацисты и зима.

Каждую ночь я сворачивалась калачиком под одеялом, пытаясь согреться в неотапливаемом помещении. Как всегда, я спала, прижимая к себе туфлю Милоша, обнимая ее, словно плюшевого мишку. Как мне не хватало младшего братишки! Но плакать я перестала.

А в Цеху в конце осени ситуация изменилась. Зигфрид, немецкий солдат двадцати с небольшим лет, был назначен надсмотрщиком на участок Каролины. Подруга призналась мне, что он частенько околачивался около ее стола, иногда болтал с ней, когда Каролина работала. Он был молодым, одиноким, и она явно ему нравилась. Как я уже говорила, Каролина была очень красива: густые, черные, вьющиеся волосы, выразительные глаза, нежные черты лица и потрясающая фигура. И она знала, как вскружить мужчине голову.

А еще Каролина была хорошим собеседником, и неважно, о чем шел разговор, – она могла поддержать любую тему. И отлично умела слушать. Благодаря сияющим очам и соблазнительной улыбке у нее в школе был не один воздыхатель. А сейчас ею заинтересовался Зигфрид.

Внимание солдата оказалось для нас огромным благом. Он стал защитником Каролины. Ей больше не докучали остальные надсмотрщики. Она работала над меньшим количеством шинелей, но выработка у нее считалась прежней. Каждый день Зигфрид приносил завернутую в газету еду и смущенно уверял Каролину, что это излишки, которые он хотел бы разделить с ней: сыр, мясо и – чего больше всего хотелось! – немного фруктов. Когда никто не видел, он совал этот пакет в карман пальто Каролины. Угощать девушку – для застенчивого парня это был шанс стать ближе к ней. Чтобы понять, насколько Зигфриду нравилась Каролина, следует оценить серьезность его поступка, ведь было строжайше запрещено давать еду евреям.