Исчезнувшее село - [4]

 — Если случай такой упустим, потом до смерти сами себе не простим, — говорили турбаевцы.

 — Не плошайте, старики, думайте крепче.

 — Нечего долго думать: посылать ходоков надо.

 — Выберем надежных людей, пусть постараются для себя и для всей громады.

 — Кого же, громадяне, пошлем? — спрашивал атаман.

Ни колебаний, ни сомнений ни у кого не было. Из всех кучек, из всех уст слышались только два имени:

 — Игната Колубайку.

 — Грицая.

Поклонились Колубайко с Грицаем громаде:

— Постараемся, насколько сил хватит. Все равно без воли нам не жить.

— Правильно. В добрый час!.. — тепло, крепко, напутственно-поддерживающе загудела громада.

Рано утром, чуть занялся рассвет, Колубайко и Грицай в старых рваных свитах, под видом нищих, идущих к мощам на поклонение, с холщевыми кисами через плечо, с калиновыми посошками в руках, вышли из Турбаев. Нищенский наряд они придумали, чтобы никто по дороге не принял их за беглых и не остановил. А так как не было у них помещичьего отпускного билета, то решили итти очень осторожно, чтобы добраться до Киева во что бы то ни стало, чтобы выполнить кровную задачу непременно — добиться царицыной милости к своей правде.

IV

По утрам итти было хорошо: за ночь талые дороги примерзали, — тонкий, хрусткий ледок затягивал ямки и колеи колесные, черная хлябь распутицы сковывалась туго и крепко. Но к полдням грязь распускалась, ноги скользили, облипали землею, увязали, — передвигаться становилось трудно. В полях журчали неисчислимые ручьи, по небу часто тянули с юга длинные косяки диких гусей.

 — Смотри, Грицай, как гуси низко летят. Значит, еще холода будут, — говорил Колубайко, пересчитывая серые гусиные треугольники.

 — Да, низко. Слышь, как туго у них крылья рипят?

И останавливался, чутко прислушиваясь к птичьему перелету. Но сейчас же вспоминал, за каким делом вышли, и, несмотря на трудность, упрямо передвигал ноги по липкой весенней грязи, не чувствуя усталости.

На шестой день пути показались золотые главы Киева. Подтянули потуже свои рваные свиты Колубайко с Грицаем, поправили наполненные хлебом льняные кисы и вошли в город.

Узнать, где находилась царица, было легко: любой человек мог указать, как пройти к дворцу, но все остальное оказалось недостижимым. Когда турбаевские ходоки, по простодушию, прямо направились к высоким дворцовым хоромам, часовые, неподступно шагающие по длинным дорожкам, моментально отогнали их пиками:

 — Не подходи! Куда лезешь?

Напрасно Грицай и Колубайко пытались разъяснить, что им непременно надо повидать царицу по делу, касающемуся целой казацкой громады. Часовые ничего слышать не хотели, — зычно кричали и замахивались черенками пик:

 — Отваливай, тебе говорят! Бить будем.

Ошарашенные такой встречей, Грицай и Колубайко поневоле отступили, отошли в сторону, огорченно обсуждая и советуясь, что же нужно делать, чтобы добиться своей цели, как дойти до царицы. Но ничего придумать не могли: дворец стоял враждебной страшной крепостью, как гнездо Соловья-разбойника…

Ночевали они на Подоле у какого-то медника. Тот им советовал:

 — Рублем, рублем дороги ищите, — через челядь или через кого там.

И вот однажды подкараулили они дворцового водовоза, выехавшего с бочкой по воду. Водовоз, лохматый, тщедушный старичонко, с хитрой усмешкой в сивых усах, долго не отвечал им ни словак как глухонемой, и, лишь когда они сунули ему из глубоких карманов несколько тяжелых серебряных монет, согласился провести их в дворцовый двор, как чернорабочих — для укладки льда в погребах. Грицай и Колубайко, не отступая ни на шаг, пошли за водовозом и, когда тот, наполнив бочку, вернулся к дворцу, проскочили вслед за ним во двор с черных конюшенных ворот.

В этот день царица никуда не выходила. Но к крыльцу то и дело подъезжали важные сановники в дорогом одеянии, в треуголках, в высоких белых чулках, в белых завитых париках. Вечером в залах зажглись свечи, заиграла музыка. Колубайко с Грицаем сквозь окна видели издалека веселое оживление, белые полные лица, улыбающиеся фигуры, играющие за столиками в карты.

 — Неужели царица тоже в карты играет? — спрашивали они водовоза в его тесной каморке.

 — А то как же!

 — Да ведь великий пост, — удивлялись Колубайко с Грицаем, — страстная неделя!..

Старичонко ехидно и насмешливо кривил тонкие губы:

 — Эх, деревня! Это, чтобы вы в страхе жили, колокола бьют. А царице такие штуки ни к чему. Зачем ей великий пост? Х-ха… Ее судьба — скоромная.

Замутились духом турбаевские уполномоченные, первый раз какое-то тревожное сомнение в успехе задуманного дела взяло их за сердце. В следующие дни они несколько раз пытались протиснуться к царице во время ее выходов. Но об этом нечего было и думать: около блестящей, богатейте разукрашенной кареты и у крыльца такая всегда собиралась толпа знатных царедворцев, не считая почетного гвардейского караула, что подойти никто бы не дал.

Темные думы охватывали Колубайку и Грицая. Ночами не было сна. И темнели, опадали у ходоков угрюмые, упорные лица.

 — Зря вы тут изводитесь, — сказал им однажды вечером водовоз. — Вас до веку к царице не допустят. А вы сделайте лучше так. Пусть вам какой-нибудь приказный писец прошение напишет. С этим прошением идите в лавру: там легче всего к царице подбежать. Станьте на паперти загодя, пораньше, бейте поклоны поусердней, — чтобы подозренья какого не получилось, а как покажется по ступеням государыня, падайте на колени и ползите навстречу. Беспременно тогда вашему прошению ход будет…