Исчезнувшая - [3]

Оглянувшись на меня, стоящего в застиранных трусах-боксерах, с волосами как у Хита Майзера из «Года без Санты», она оперлась о кухонный стол и протянула:

— Ну, с добрым утром, трудолюбивый мой.

Горечь со страхом подступили комком к горлу. И я подумал: «Ладно, иду».

Я вечно опаздывал на работу. Мы с сестрой сделали большую глупость, когда вернулись в родные края. Совершили поступок, о котором мечтали с детства. Мы открыли бар. Деньги одолжили у Эми. Восемьдесят тысяч долларов. Когда-то эти деньги были для нее сущим пустяком, но теперь — почти все ее состояние. Я клятвенно пообещал все вернуть, и даже с процентами. Ведь я не из тех мужчин, которые живут за счет жены. Сразу представил себе отца, брезгливо скривившего губы от одной такой мысли. И его уничижительную фразу: «Да, есть много разных мужиков, но ты самый никчемный из всех».

Но на самом деле мы приняли правильное решение, пошли на оправданный риск. Оба мы, Эми и я, нуждались в новой карьере, а этот бизнес как раз по мне. Пока она отвергает одно предложение за другим, нам нужен стартовый капитал, а где его взять, если не в «стабилизационном фонде Эми»? Подобно тому как я арендовал коттедж проекта «Макмэншн», я вложился в бар, в то символическое место из детских представлений, куда допускаются только взрослые.

Может быть, именно поэтому, оставшись без средств к существованию, я был так настойчив в намерении приобрести бар. Он напоминал, что я все-таки взрослый мужчина, человеческая единица, способная приносить пользу, хоть моя карьера пошла прахом. Ошибки я не повторю. Пускай бесконечные стада «востребованных» писателей продолжают скулить и жаловаться — на Интернет, на кризис, на американского потребителя, предпочитающего пялиться в телик, или гонять видеоигры, или переписываться в социальных сетях, рассказывая о пролившемся где-то дождике! Но никто не откажется за глотком-другим бурбона провести конец жаркого дня в прохладном полутемном баре. Мир никогда не бросит пить.

Наш угловой бар представлял смешение всех вкусов и стилей. Особенно бросалась в глаза массивная викторианская стойка, где драконы и ангелы словно пытались высунуть головы из дуба, — довольно экстравагантная работа резчика по дереву в пору засилия пластика. Признаться, остаток убранства выглядел как полное дерьмо. По дрянному кусочку от каждого десятилетия минувшего века: линолеум эпохи Эйзенхауэра, покоробленный, как пережаренный гренок; весьма неприглядная панельная обшивка стен словно шагнула из домашнего порно семидесятых; галогеновые светильники на полу — дань памяти моей комнате в общежитии в девяностые. Но окончательный дизайн получился на удивление уютным и довольно веселеньким — обстановка меньше напоминает бар, чем если бы она была тщательно продуманной. Парковка у нас общая с кегельбаном, и, когда распахиваются двери, грохот шаров аплодирует входящему посетителю.

Бар мы назвали просто: «Бар».

— Лучше прослыть стебщиками, чем креативными банкротами, — рассуждала сестра.

Да, мы мнили себя хитровыделанными ньюйоркцами… О том, что название — тонкая шутка, догадались, может быть, двое-трое клиентов, но погоды они не сделали. То есть никаких сверхприбылей.

А мы-то навоображали себе местных, чешущих затылки: «Эй, зачем вы назвали свое заведение „Баром“?» Но первая же посетительница, дамочка в бифокальных очках и розовом спортивном костюме, заявила: «А мне нравится название. Вроде как ту кошку у Одри Хепберн в „Завтраке у Тиффани“ звали просто Кошка».

С тех пор мы гораздо меньше заносились, и правильно делали.

Я свернул на парковку, подождал, пока в кегельбане не случится страйк — спасибо, спасибо, друзья мои! — и вылез из машины. Пока еще мне нравились здешние виды — глаз не замылился. И почта из белого кирпича по ту сторону улицы (теперь закрытая по субботам), и скромное здание цвета беж — городская администрация (тоже временно закрытая). Небогатый и вовсе не большой город. Дьявольщина, даже собственного имени у него не было! В штате Миссури два Карфагена, между ними сотни миль, и наш, промышленный, Северный, меньший из тезок. Странный городок возник в 1950 году на месте рабочего поселка, а потом слегка разросся на почве научно-технического прогресса. Здесь родилась и прожила всю жизнь моя мама, поставила на ноги меня и Го, так что город имеет историю. По крайней мере, для меня.

Шагая в сторону бара по стоянке с пробивающимся сквозь щели в бетонных плитах бурьяном, я глядел на реку за дорогой. Вот что я всегда буду любить в нашем Карфагене. Мы и поселились не на безопасном пригорке с видом на Миссисипи, а на самой Миссисипи. Я мог спуститься по тропинке, прыгнуть в воду с трехфутового обрыва и уплыть в штат Теннесси. Каждая новостройка в деловой части словно показывала линию, до которой доходили разливы шестьдесят первого, семьдесят пятого, восемьдесят четвертого, девяносто третьего годов прошлого века, седьмого, восьмого, одиннадцатого годов этого столетия.

Сейчас не было половодья, но в реке угадывались мощные течения. По дороге к берегу цепочкой спускались люди. Мой взгляд скользил по их ногам и плечам, ни на ком не задерживаясь. И вдруг один пешеход поднял голову. Темное лицо, словно овальный клок черноты. Я отвернулся.