Исчезновение Йозефа Менгеле - [34]

И вот наступает ночь, и безмятежно спящую площадь озаряет лишь свет полумесяца. Кровь исчезла, будто одним вдохом впитанная охряной землей. На первых этажах кирпичных зданий засветились витрины. Внутри каждой – большой телеэкран с черно-белым изображением. Приблизившись, Менгеле видит в стекле отражение себя постаревшего: и широкополую шляпу, и усы, и широкий белый плащ. На экране перед ним – Марта на палубе корабля, она в строгом дамском костюме и приветственно машет ему рукой. Во второй витрине – Рольф, подросток, на телеэкране он читает книгу, ероша волосы рукой. Он даже глаз не поднимает взглянуть на отца. Вот и еще витрина, и там Менгеле видит, как Ирена трахается с башмачником из Фрибурга. Изо всех сил он бьет по витрине, но стекло небьющееся, и тогда он, крича от тоски, бежит дальше, к следующему телеэкрану, – но там погребение, это хоронят Большого Карла, на пышном венке он различает имя отца, узнает в погребальном кортеже брата Алоиса, с ним его жена Рут и их сын Дитер, а еще Зедльмайер, он, подавленный и весь в черном, подает руку супруге, и тут же члены муниципалитета Гюнцбурга.

Колокольный звон. Это Ангелус[27].

Менгеле просыпается в лихорадке.

50

В последующие дни ему становится все хуже. Менгеле не встает с кровати, бредит, почти не ест. Гитта в тревоге: а ну как военный преступник умрет у них в доме? И Геза не поможет – его, ясное дело, дома нет. Она готова отправиться за врачом, но больной, собрав последние силы, велит ей отказаться от этой затеи. На шестой день температура спадает. Гитта постоянно заходит к нему, проветривает комнату, приносит суп и чай в больших мисках и кладет на лоб холодные компрессы. Теперь она называет его просто Петером. Однажды промозглым вечером, когда дети еще в школе, а батраки в поле, она нетерпеливо просовывает руку под одеяло, ласкает и теребит съежившийся член больного. Менгеле гримасничает, охает, когда венгерская фермерша, задрав юбку, залезает на него верхом. Гитта снова подвязывает волосы и молча исчезает.

Вот уже пятнадцать лет она изнывает в этих тропиках. Вечно быть одной, заниматься детьми, грубить, одергивая работников, копать бесплодные почвы; вечно ухаживать за клумбами, считать бюджет, стряпать, шить, стирать, пока Геза шляется бог знает где и приезжает хорошо если на пару выходных в месяц с пустой мошной и букетом цветов в руке – чтобы заслужить прощение после очередных неудач. Он украл ее молодость. Гитта мечтала о мишурном блеске судьбы примы-балерины Будапештской или Венской оперы. Она уверена, что ей просто не повезло. Ее карьеру погубил в ее родном Дебрецене директор танцевальной труппы, в которой ей посчастливилось проявить свой талант, – на столичную сцену он протолкнул ее соперницу, конечно, не такую талантливую, как она. Сволочь жидовская, без устали повторяет она своим детям, Боженька наказал его, отправив вместе с семьей в какой-то концентрационный лагерь, каких через несколько лет по всей Восточной Европе повырастало полным-полно. Их больше никто никогда не видел. Но для Гитты все было кончено: война, изгнание, брак и беременности оставили эти мечты в прошлом. Время сделало свою разрушительную работу.

Ей сорок два, а ноги еще крепкие, грудь стоит, ягодицы бесстыдно выпирают. Жара, влажность, теснота: вся ее физическая выносливость досталась Бразилии. Стоит Гезе отлучиться на несколько дней, и она уже чувствует неудовлетворенность. Только однажды, единственный раз до приезда Хохбихлера, она отдалась одному проезжему фермеру, мускулистому метису; об этом приключении стыдливая европеянка потом вспоминала несколько месяцев.

Петер притягивает ее. Его поседевшие виски, усы и эта манера зачесывать волосы назад, как у аргентинских автогонщиков на обложках модных цветных журналов… И глаза у него живые – их не поймаешь. Гитте нравится и его хватка, она будет ей необходима теперь, когда на сельскохозяйственные работы по возделыванию красных и очень плодородных земель нового имения пришли наниматься семеро батраков. И ее возбуждает мысль, что она приютила персонажа из шпионских романов. Наконец хоть немного адреналина… Вот так тебе, Геза, думает она, ведь я сколько раз предупреждала.

За несколько недель до переезда из Новы Еуропы ей очень понравилось, как Петер прооперировал корове грыжу. Он вскрыл животное, обезображенное огромным мешком на брюхе, свисавшим до самой земли, и вправил грыжу, после чего снова зашил шкуру с такими сноровкой, умением и мастерством, что у коровы теперь только малозаметный шрам и она великолепно себя чувствует. Его таланты позволили Гитте и сэкономить на расходах на ветеринара, всегда разорительных.

А в другой раз Петер ее насмешил. Он нашел муравейник. Вместо того чтоб поджечь его, укрепил на веревке гирю, привязав ее к ветвям эвкалипта. Часы напролет, словно прилежный ученик, он подсчитывал, зарисовывал, дорабатывал чертеж шайбы, которая способна раздавить муравейник. Никогда еще Гитта не видела его таким деловым, таким воодушевленным, как после успешного разрушения, он казался куда бодрей, чем после их утех. Через несколько часов белые муравьи сложили новое гнездо чуть подальше.