Исчезновение варваров - [98]

Да. Да. Да. Старые свободы осуществлены в санаторных обществах Запада. И еще раз да. Но старые свободы потеряли смысл.

В Санаториях существует безусловная свобода печати. Получить разрешение на публикацию газеты или журнала нетрудно. (Практически это лишь регистрация.) Троцкистская Socialist Workers Party (SWP)[60] в Соединенных Штатах публикует газету и журнал и, таким образом, пользуется freedom of press.[61] Однако существующие лишь на членские взносы партии (малочисленной) издания SWP печатаются ограниченными тиражами 1000 и 1500 экземпляров. Распространяются они по подписке или продаются самими членами партии на улицах. Распространительная сеть недоступна этим изданиям, поскольку распространение стоит дорого и система private distributors[62] позволяет последним выбирать издания, какие они желают распространять. В Санатории Соединенные Штаты Америки пресса — могучий хор, свобода печати существует, однако сказать, что в Соединенных Штатах существует равная свободная циркуляция всех социально-политических идей, невозможно. Взятая в качестве примера SWP не имеет практически никакого влияния на умы населения. Прославленный социальный консерватизм подавляющего большинства населения Соединенных Штатов объясняется во многом и тем, что консервативные газеты — колоссы, естественным образом финансируемые богатыми, задавливают своей массой журналы и журнальчики, выражающие иные социальные мнения и идеи. Лишь мысля в деревянно-формальных категориях, можно утверждать, что в Соединенных Штатах существует Liberty of press. Если свобода печати не подкреплена свободой равного финансирования и равных возможностей распространения, то она остается мертвой свободой.

Пример, приведенный выше, годен и для Санаториев Европы. Повсюду в санаторных обществах старые (наследственные) партии имеют все преимущества (Лидер Фронт Насьональ Ле Пэн абсолютно прав, говоря о диктатуре четырех партий во Франции): любое новое политическое движение (и движение мысли) попадает в заколдованный круг старых свобод, каковые в современных условиях не есть свободы, но ограничители свобод. Чтобы стать массовым, каждое движение должно обладать средствами агитации и пропаганды. Но овладеть массовыми средствами агитации и пропаганды оно может, лишь получив финансовую базу, а получить финансовую базу оно может, лишь став массовым.

Равномерный доступ различных политико-социальных идей к гражданину должен быть урегулирован и зафиксирован новой свободой: свободой равной циркуляции идей в обществе. Избегая ловушек старых свобод, она должна иметь в основе своей строгий принцип: идеи, поддерживаемые администрацией и финансово привилегированными группами населения, не должны иметь преимущественного доступа к населению.

Упрек в отсутствии «демократических свобод» есть обычный упрек Западных Санаториев несанаторному миру и важный компонент нарциссизма Западного Блока. (При этом всегда бывает забыта возможность других общественных традиций.)

Однако сравним свободы печати, скажем, в СССР в догорбачевскую эпоху и во Франции. Не возможность доступа рукописи к типографскому прессу (в этой области Франция выигрывает легко и без проблем), а эффективность циркуляции рукописей Самиздата в СССР с эффективностью циркуляции книг, опубликованных во Франции. Самые знаменитые самиздатские рукописи эры Брежнева — романы Солженицына и воспоминания Марченко — распространялись в СССР в десятках тысяч машинописных и копировальных экземпляров и были широко известны по меньшей мере многочисленной советской интеллигенции от Москвы до Новосибирска. Социальное эссе, книга, поддержанная медией (и всеми видами паблисити), будет продана во Франции средним тиражом 20 тысяч экземпляров. (Книга никому не известного автора — в лучшем случае 2 тысячи экземпляров.) Результаты реальной эффективности, как видим, сходны. Следовательно, роль типографского пресса не является незаменимой, типографский пресс возможно обойти. Смысл свободы печати в эру ксерокс-машин иной, нежели в 19 веке. Куда большее значение, чем доступ к типографскому прессу, приобрели сегодня средства распространения, продажи книг (и, естественно, идей вместе с книгами. Ибо вопреки предсказаниям Маклюэна книга осталась самым эффективным способом передачи мысли и результатов мышления).

Доступ читателя к книге усложнился. Подобно тому как с целью обесценить английскую валюту в последнюю войну германцы изготовляли и засылали в Великобританию тоннами фальшивые фунты стерлингов, так сегодня миллионы тонн фальшивых книг циркулируют в книжных магазинах Санаториев. Из 30 424 названий, выпущенных в 1986 г. французской книжной промышленностью, что же стоит купить и прочесть читателю? (Для сравнения: в 1960 г. было выпущено 11 200 названий.) Дабы помочь публике отличить фальшивые книги от нефальшивых, вместе с литературой росла и оформилась институция профессиональных литературных критиков. Институция эта всегда была далека от совершенства, а в санаторном мире критики не легче читателей могут разобраться в океане изданий. Роль верховного литературного арбитра, как бы полиции, играют сегодня несколько литературных телепрограмм. Телевидение (увы) является (как и во многих других областях) законодателем литературных мод, самовольно и единолично создает произвольную литературную иерархию и (как следствие этого) экзерсирует бесцеремонное насилие, вторгаясь и нарушая свободную циркуляцию идей и конкуренцию талантов. То, что подавляющее большинство литературной продукции не несет и никогда не несло важных идей, сути дела не меняет. Представим себе 19 век лишь без нескольких основных книг: без «Происхождения видов» Дарвина, «Капитала» Маркса. Представим себе, что этим книгам пришлось бы пробиваться к читателю в море из 30 424 названий и через литературные телепрограммы? Хватило бы у телеарбитров смелости пригласить никому не известного волосатого профессора, перебивающегося написанием статей для скучных экономических ревю? (О его существовании наверняка не знали вовсе члены тогдашней Французской академии.) Марксу и Дарвину очень повезло, что в их веке не было могущественных телепрограмм, направляющих массовые вкусы. Вопреки здравому смыслу, в припадках нарциссизма жители Западных Санаториев восторгаются «свободой печати» и отсутствием «цензуры» в Санатории. Но цензура, запрет книг и публикаций есть средства из арсенала старого hard-насилия а'ля Оруэлл и даже дооруэллского насилия. Антитезами старого hard-насилия и служили старые свободы. И только в той системе они имели смысл. Санаторный режим soft-насилия требует новых антитез — новых свобод.