Исчезновение варваров - [89]

«защищенных» взаимным ядерным шантажом Блоков (в сущности, общей концепцией коллективного самоубийства). Санаторная цивилизация внушила своему населению остраненное, внеисторическое, постисторическое сознание.

Избегнув истории (вся его деятельность направлена лишь на усовершенствование условий жизни. Лишившись возможности агрессировать соседей, он совершает агрессию против природы), санаторный человек вынужден рефлектировать по поводу событий во враждебном санаторном Блоке, в «неразвившихся» странах за пределами санаторной цивилизации. Или по поводу истории европейской цивилизации, ее прошлого, досанаторного периода. Так, буржуазная приличная семья, не имея тем для разговоров (у них самих ничего не происходит), бесконечно злословит за обедом, обсуждая поведение скандальных соседей или семьи консьержки. Рефлектировать, занимать позицию необходимо — на это толкает санаторного человека насущная необходимость убедиться в собственной жизни, иначе неразличимой, так как в ней нет достаточно крупных серьезных ориентиров. Идентифицировать себя по внутренней санаторной шкале ценностей все сложнее. Лево-правая политическая принадлежность сегодня практически потеряла смысл, сменившись общей прогрессистско-либеральной ориентацией. В банках с надписями Социалисты, RPR, UDF и даже PCF сидят одного вида насекомые. Разница между Барром и Миттераном лишь в популярности. Точно так же невозможно определить себя в Соединенных Штатах принадлежностью к демократической партии или республиканской. (Заметим, что сегодня определения «гомосексуал», или «бисексуал», или «фанатик джаза», или «антисемит» куда четче определяют человека.) То, что за поисками сильной идентификации санаторный человек обращает свой взор туда, где льется кровь и происходит история, лучше всего доказывает факт, что в Санаториях история остановилась. «Я против апартеида в Южной Африке, — заявляет санаторный гражданин, — против режима Пиночета в Чили… против присутствия советских войск в Афганистане», и этим причащается к реальным трупам, бунтам, крови и войне. Подписывая обращения в защиту или участвуя в демонстрациях (часто невпопад и порой вовсе не за «правые» дела, как ему кажется), он (ложно) чувствует себя участвующим. В основе желания определить себя по отношению к событиям чужой истории лежит здоровый порыв вовне, из мертвого санаторного покоя постистории, в ИСТОРИЮ.

В своей атомной тишине санаторный человек сделался аррогантен и самовлюблен. Он с упоением читает морали странам и нациям и всей истории человечества, поощряя их только в тех случаях, когда их поведение копирует санаторное. Чужие традиции он не уважает, он не может допустить и мысли о том, что режим, не называемый «демократическим», может быть удобен для жизни человека. Не отказавшись от миссионерства, сегодня он распространяет не христианство, но санаторный образ жизни. Мир за пределами его санаторного Блока для него — Барбария, где (таким он выглядит в телевидении) злобные диктаторы правят нищими народными массами и происходят лишь трагические события: бунты, смертные приговоры и убийства. То, что бунты происходят всего лишь несколько дней и на нескольких улицах страны, причем далеко не каждый год, и что, не обращая внимания на диктаторов, а в ряде случаев (о, шокинг!) с их помощью, население «неразвитых» стран может жить вполне удовлетворительной жизнью, санаторный человек не допускает. (Когда они просто живут тихо и не спеша, «неразвитые» страны исчезают с телеэкранов.) Более всего санаторный человек презирает неспокойные, возбуждающиеся страны, где группы людей стреляют друг в друга, вместо того чтобы остановиться и завести у себя хорошую жизнь, «как у нас». (Особенно неприятен ему Ливан.) Гражданин Санатория напоминает сидящего в колесном стуле чистого и сытого инвалида, презрительно осуждающего атлетов на стадионе: «Не так! Неправильно!» Сегодня он моралист, однако еще сорок лет тому назад (мгновение для жизни человечества) со страстью предавался самоуничтожительной Бойне и прекратил ее далеко не по собственному желанию.

В периоды бездействия, так сказать, «штиля» в истории и ранее наблюдалось явление переосмысления «действующих» эпох и их denouncement.[43] Настроение, подобное современному, некоторое время господствовало в Европе после Венского конгресса 1814 г. Однако оно не было остановлено и продлено в бесконечность. Только PAIX ATOMIQUE создал такую небывалую возможность. Он заморозил карту Европы, насильственно остановил историю. Реакция на эту ситуацию — РЕВИЗИОНИЗМ.

Ревизионизм есть метод ведения «холодной войны'», сознательный или подсознательный, он — основной ее метод.

Посмотрим, как употребляет Ревизионизм Западный Блок: Ялта как символ «несправедливого» передела мира вызывает все большее возмущение по мере отдаления от февраля 1945 г. До Ялты важнейшим историческим событием Ревизионизм сделал и называет договор о ненападении между Германией и СССР (1939 г.). Мюнхенский договор (1938 г.), где Великобритания и Франция отдали Германии чехословацкие Судеты, поощрив ее формально на экспансию на Восток, не упоминается. Известно, что он произошел, и тотчас после войны его называли «позорным» (среди прочих — Черчилль), но Ревизионизм превратил Мюнхен в полузабытую дату, как и множество других позорных для Запада дат 30-х годов (отказ Запада от предложения Сталина воевать совместно против нацизма везде, где он появляется, в 1936 г. в Испании… Преступное эмбарго Франции и Великобритании на экспорт оружия республиканской Испании…). Как и то, что отлично вооруженные и многочисленные чехословацкие войска не сделали ни единого выстрела против вошедших в Судеты немецких войск (а через год в Богемию и Моравию). Как и то обстоятельство, что Польша, управляемая в это время полуфашистским режимом «полковников» (подписавшая договор о нон-агрессии с Германией еще в 1934 г.), позволила себе оккупировать часть чехословацкой территории — Тешин. Как и то обстоятельство, что до самого конца 1939 г. Гитлер серьезно надеялся на создание англо-германского блока…