Исчезновение Стефани Мейлер - [35]

— Стефани Мейлер действительно убита?

Повисла леденящая тишина.

— Нужно дождаться результатов расследования, — ответил Браун. — Большая просьба не спешить с выводами. Со временем вам будет представлено официальное коммюнике.

— Но чье тело обнаружено в озере, Стефани Мейлер? — снова спросил Майкл.

— Больше я ничего вам сказать не могу.

— Мы все видели, что прибыли ее родители, господин мэр, — настаивал Майкл.

— Да, скорее всего, это Стефани Мейлер, — неохотно признал прижатый к стенке Браун. — Родители ее пока официально не опознали.

Все сразу загалдели, журналисты наперебой задавали свои вопросы. Из общего шума снова вырвался голос Майкла:

— Значит, Стефани убита, — заключил он. — И не надо говорить, что пожар в ее квартире — простое совпадение. Что происходит в Орфеа? Что вы скрываете от населения, господин мэр?

Браун не терял присутствия духа.

— Я понимаю вашу заинтересованность, — спокойно ответил он, — но сейчас главное — не мешать работать следствию. На данном этапе я воздержусь от комментариев, чтобы не затруднять работу полиции.

Майкл, явно взволнованный, не отступал.

— Господин мэр, — крикнул он, — собираетесь ли вы проводить празднества по случаю Четвертого июля, когда весь город в трауре?

Вопрос застал Брауна врасплох, но на ответ ему понадобилась лишь доля секунды:

— Пока я принимаю решение отменить фейерверк Четвертого июля.

По толпе журналистов и зевак прокатился ропот.

Со своей стороны, мы с Анной и Дереком осматривали берега озера, пытаясь понять, как Стефани могла сюда попасть. Дерек считал, что убийство не было преднамеренным:

— По-моему, любой мало-мальски расчетливый убийца привязал бы к телу Стефани груз, чтобы быть уверенным, что оно со временем не всплывет. Тот, кто это сделал, не собирался убивать ее здесь и таким образом.

Берега Оленьего озера были по большей части недоступны для пешеходов: их покрывали плотные, словно стена, заросли гигантского тростника. Именно это и превращало их в орнитологический рай — здесь, в девственном лесу, гнездились и обитали в полном покое десятки видов птиц. В других местах к озеру подступал густой сосновый бор, тянувшийся вдоль 17-го шоссе до самого океана.

Сперва нам показалось, что подойти к озеру можно только на том берегу, куда мы приехали. Но, внимательно изучив местность, мы заметили, что высокая трава со стороны леса недавно примята. Добрались мы туда с огромным трудом: почва была зыбкая и болотистая. Перед нами лежал плоский безлесный участок берега, грязь на нем была взрыта. Похоже на следы ног, но точно сказать невозможно.

— Тут что-то произошло, — уверенно проговорил Дерек. — И я не думаю, что Стефани шла тем же путем, что и мы. Склон чересчур крутой. По-моему, попасть на этот берег можно только одним способом…

— Через лес? — подсказала Анна.

— Точно.

Мы с группой полицейских из Орфеа стали прочесывать прилегающий лес и обнаружили сломанные ветки. Здесь кто-то прошел. На кусте висел клочок ткани.

— Возможно, лоскут майки, в которой Стефани была в понедельник, — сказал я Анне с Дереком, натягивая латексную перчатку и беря лоскут.

Судя по тому, что я видел в озере, на Стефани была только одна туфля. На правой ноге. Левую туфлю мы нашли в лесу, она зацепилась за корень.

— Значит, по лесу она бежала, — заключил Дерек, — спасалась от кого-то. Иначе бы остановилась и надела туфлю.

— И преследователь нагнал ее у озера и утопил, — добавила Анна.

— Да, Анна, наверняка ты права, — кивнул Дерек. — Но ведь не от пляжа же она сюда прибежала?

Отсюда до пляжа было больше пяти миль.

Двигаясь по лесу по ее следу, мы вышли на дорогу. Примерно в двухстах метрах от полицейских заграждений.

— Видимо, она вошла здесь, — сказал Дерек.

Поблизости мы заметили на обочине следы покрышек. Значит, преследователь был на машине.

* * *

В это время в Нью-Йорке

Мита Островски сидел в своем кабинете в редакции «Нью-Йорк литерари ревью» и наблюдал в окно за белкой, скакавшей по газону в сквере. Он давал телефонное интервью — на почти идеальном французском — какому-то мутному парижскому журналу интеллектуальной направленности, их интересовало его мнение касательно восприятия европейской литературы в Соединенных Штатах.

— Ну конечно! — жизнерадостно воскликнул Островски. — Если я на сегодняшний день один из самых влиятельных критиков в мире, то лишь потому, что в последние тридцать лет не ведаю снисхождения. Незыблемая дисциплина ума — вот мой секрет. Главное, не любить. Любовь — это слабость!

— Но некоторые злые языки утверждают, что все критики — несостоявшиеся писатели, — заметила заокеанская журналистка.

— Вздор, моя дорогая, — усмехнулся Островски. — Я никогда, подчеркиваю, никогда не встречал критика, который бы мечтал писать сам. Критики выше этого. Литература — искусство вторичное. Что такое писать? Писать — это составлять слова так, чтобы получались фразы. Этому можно научить даже мартышку!

— Какова же тогда роль критики?

— Устанавливать истину. Давать возможность массам отделять хорошее от ничтожного. Видите ли, только крохотная часть населения способна разобраться сама, что в самом деле хорошо, а что нет. А поскольку сейчас, к несчастью, все непременно желают судить обо всем на свете и, бывает, возносят до небес полное ничтожество, мы, критики, призваны навести какой-никакой порядок в этом балагане. Мы — полиция интеллектуальной истины. Вот и все.