Исчезновение - [20]

Следовательно, мы считаем, в данной ситуации нужно сделать выбор: либо предоставить Антона Вуаля своей судьбе, либо допустить казус, такой необычный случай, по нашему мнению, должен рассматриваться лишь во Дворце. Из чего проистекает решение подготовить отчет SR, просим вас дать не просто консультацию, но и глобальную оценку ситуации, а также инструкции на этот счет.

– Все это, пожалуй, слишком туманно, – заявил Сванн. – Что сказал Ибн Аббу?

– Он не захотел ничего объяснять, но мы увидимся с ним в полночь – возможно, у него будет приготовлена для нас «конфетка». Что же касается Ольги, то будем двигаться mollo.[110]

– Ты думаешь?

– Уверен. Кстати, я встретил Карамазова.

– Ну и как?

– Месяц назад он видел Вуаля трижды. Как-то вечером провожал его в Ольней-су-Буа, до какой-то лачуги, похоже, заброшенной; через три дня они сыграли партию в вист в клубе Августина Липпманна, Карамазов выиграл у Вуаля очков двадцать, не меньше. Но вот факт более важный: двадцать дней назад Карамазов установил в «фиате» Антона Вуаля противоугонное устройство.

– Да ты что?

– Да-да.

– Ну и ну! Но почему?

Этого Оттавиани не знал. Он считал, что Алоизиус Сванн, у которого, как говорили, был нюх индейца-ирокеза, сможет найти обоснование этому поступку. Но шеф был сейчас не в очень хорошей форме. Ему не хватало вдохновения.

– Почему он установил эту штуку в его колымаге? – процедил он сквозь зубы. Затем проворчал: – Было, однако, несколько трюков, о которых мы думали, что более-менее их поняли… – Он вздохнул и добавил: – Все это сильно усложняет дело…

Сказав это, он постучал пальцем по столу. Ромуальд тотчас же подошел.

– Мокко? Каппучино? – спросил он.

– Нет. Счет, пожалуйста.

– Сейчас. Одну секунду. Бармен достал из кармана карандаш и зашептал, закрывая счет:

– Тунец, дежурное блюдо, ливарот, фрукты, четверть… все вместе – восемнадцать франков.

– Восемнадцать франков! – взвизгнул Алоизиус Сванн. – Ничего себе!

Бармен сослался на растущие цены, Алоизиус возмущенно повторял, что его хотят надуть. Это могло закончиться стычкой, но Оттавиани удалось смягчить гнев Алоизиуса, и тот, все еще разъяренный, но уже смирившийся, а может, сознавая свою неправоту, заплатил по счету.

Алоизиус направился к выходу. Оказавшись на сквозняке, он громко чихнул.

– Будьте здоровы! – пожелал ему жизнерадостный Ромуальд. – Вот вы и наказаны: подхватили насморк.

Расставшись с Алоизиусом Сванном, отправившимся в комиссариат, Оттавио добрался до Лонгшама, где, несмотря на неважную погоду, разыгрывали Гран-При Туристского Клуба – этими скачками заканчивался сезон. Дистанция была сложная; один набоб установил приз, который все называли невероятным (говорили, что победитель получит миллион). Так что на лугу перед ипподромом собрался весь обычный для такого рода событий парижский бомонд. Все щеголяли друг перед другом.

Например, можно было лицезреть Аманду фон Комодоро-Ривадавиа, звезду, которой голливудская студия «Коламбия пикчерс» гарантировала контракт в миллион за три фильма. На кинодиве были – о, святая простота! – широкие алые полушелковые панталоны, коралловое ожерелье, пурпурная кофта, оби[111] цвета красной окиси железа, карминовый шейный платок, крашеная в алое норка, рубиновые чулки, малиновые перчатки, красновато-лиловые сапожки на высоченной платформе. Урбен д'Агостиньо, ее теперешний воздыхатель, сопровождал ее в следующем наряде: жабо от Пюи, фрак с воротничком а ля Мао от Унгаро, огромный шейный платок.

Показывали пальцем на магараджей, кронпринцев, паладинов, господарей; едва ли не каждый в толпе пришедших на скачки был в свете личностью известной либо как минимум имел какое-то имя. И все это скопление примечательных индивидуумов было охвачено светской суетой.

Всюду сновали грумы, барышники, конюхи. Торговцы всякой всячиной заманивали к себе громогласными кличами. Букмекеры выкрикивали ставки.

Оттавиани не без труда нашел Амори Консона. Тот сидел на одном из верхних рядов трибуны. С ним была Ольга. В изумрудном платье без рукавов в арабском стиле она выглядела просто потрясающе. Вооружившись лорнетом, Амори вглядывался в полосу перегноя на дистанции.

– Грунт кажется мне слишком твердым, – сказал он.

Сосед заметил, что он разбирается в этом, пожалуй, неважно. Амори покраснел, но подтвердить ранее сказанное не отважился; между прочим, в Лонгшаме никогда прежде не было грунта столь промерзлого, а следовательно, такого «быстрого». Дождя не было вот уже месяц, не было и тумана, и из-за жгучего, пронизывающего холода все затвердело как никогда.

– Ты видел Виски Десять? – спросил Оттавиани.

– Только что объявили, что хозяин заплатил неустойку.

– А что случилось?

– Диктор ничего не объяснил.

– В таком случае мы можем уходить, – прошептал подавленный Оттавиани.

– Нет, Ольга хотела бы досмотреть до конца.

– Да, – подтвердила Ольга, – я поставила двадцать пять франков на Скрибуйяра.

Всего в забеге было заявлено двадцать шесть лошадей, стартовало двадцать пять, поскольку владелец Виски Десять, скакуна с «пятеркой» на спине, от участия в забеге отказался. Виски Десять считали фаворитом, хотя лошадь котировалась как восемнадцать к одному. В отсутствии Виски Десять ставили на Скрибуйяра III, на Певчую Школу, трехгодовалого сына Ашурбанипала, Скапена, чистокровного руанского скакуна, который в конце марта взял в Шантийи Гран При Брийя-Саварен, ставили на Скарбороу, настоящего одномастного рысака-фаворита, трижды побеждавшего в Аскоте, ставили на Капернаума, лошадь в яблоках, про которую говорили, что она взрывная, ставили, наконец, на Чудного Маркиза, фаворита, столь же внезапно объявившегося, сколь и поспешно таковым объявленного, клячу, иногда чуть живую, но про которую говорили, что идет она фортиссимо.