Исцеление человека - [16]

Радует то, что во всем цивилизованном мире все шире набирает силы всесторонне-комплексный подход к здоровью заболевшего человека: с учетом его индивидуальности и его психической, а не только телесной субстанции. Отовсюду приходят известия об интеграции усилий официальной медицины и традиционных (прежних) методов лечения, о широком спектре воздействий как аллопатии, так и фитотерапии, как массажа, так и художественной терапии и т. д.

Лед тронулся, господа присяжные заседатели, лед тронулся!.. Но весна у нас еще только началась, возможны суровые заморозки как на почве, так и в атмосфере. Что же следует предпринимать в ожидании солнышка, как поторопить пришествие лета?

Наместник Бога на земле

Тот собственный опыт пребывания в состоянии «острого живота», о котором я поведал несколько раньше, весьма обогатил меня. Все пропущенное через себя, через свои чувства, свои эмоции, свои страдания и достижения, обладает такой силой достоверности, с которой не сравнится никакое книжное или любое другое «головное» знание. Человек, поставленный на край или даже за черту смерти, видит острее, мыслит глубже и объемней, чем он же, но в обыденной ситуации.

Моему сознанию (душе?) после водружения тела на операционный стол довелось тогда вылететь в уходящий далеко вдаль синий, быстро темнеющий коридор, о котором значительно позже я прочитал у Моуди в его книге «Жизнь после смерти». В те студенческие годы я активно изучал соотношение мышления и языка и, в отличие от пациентов, описанных американским автором, но время своею быстрого «полета» (куда?) четко профессионально отмечал обвальное уменьшение числа слов и понятий, которыми мог располагать, пока не осталось последнее слово – свое имя – и все, фиолетовый сумрак, сгустившийся до темноты!.. Да, но каким бессловесным аппаратом я фиксировал и это исчезновение слов, и темп движения, и смену цветовой окраски в тоннеле, по которому неслось нечто мое?… И еще: когда уже полсуток спустя я услыхал над собой женское: «Фу, как от него эфиром несет!» – то, вынырнув из глубокой тьмы бессознания, я спокойно сообщил: «Значит, я – эфирное создание». И дальше: услыхав в ответ звонкий радостный смех, я захотел поговорить с его владелицей (студенткой-медиком 5-го курса Ниной Поповой) и внутренне сразу же отметил: превосходно вижу структуру построения фраз, которые мне хочется произнести, но в мозгу полностью отсутствуют (они забыты!) слова, которыми следует заполнить отчетливо видимый мною синтаксический каркас!.. И снова вопрос: каким же образом, – без слов-то! – я сразу сформулировал эту ситуацию?…

Конечно, вышеизложенные рассуждения о языке не имеют отношения к сюжету данной главы, но они напрямую соотносятся с важнейшей для меня мыслью о ценности и даже уникальности собственного опыта на основе своих заболеваний для целителя (спрашивается, в каких бы еще условиях, кроме вышеизложенных, экстремальных мог бы я напрямую столкнуться с этими неведомыми для меня законами мышления и языка, о которых ни до, ни после этого никогда нигде ничего не читал?).

И еще: не исключаю, что в реальной целительской работе данный факт одновременного существования различных потоков мышления может стать для определенных ситуаций базовым – речь идет о лечении путем введения пациента в транс.

Что же касается непосредственно сюжета, то вот эпизод, ради которого я и затеял эти воспоминания. После полной ревизии кишечника он полностью же перестал функционировать, отключились какие-то региональные руководящие центры, исчезла перистальтика, и лежала в распоротом и грубо зашитом чреве груда беспорядочно заброшенных туда кишок. Она лежала там, а я лежал в обширной палате для умирающих. Почему-то дневного света из той поры вспомнить не могу, только сплошную ночь и тусклые синие светильники. И белые ширмы, которые через каждые несколько часов ставили то около одной, то около другой кровати, а потом появлялись дюжие санитары в грязных халатах и переваливали оттуда негнущееся тело на каталку и увозили его ногами в дверь. А потом снова появлялась каталка и с нее на освободившееся место укладывали нового претендента на потусторонний мир. Конвейер работал неторопливо, но безостановочно.

Рядом со мной лежал плотный мужчина лет сорока. Почти все время у него дежурила донельзя растерянная жена: он никогда раньше ничем не болел, и жили они в достатке, пили и ели в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывали. Болезнь на него свалилась неожиданно, как кирпич с крыши: какая-то бурно развивающаяся разновидность онкологии (конечно, названия его беды я не запомнил: чувства, направленные вовне, были притуплены, очевидно, из-за инстинкта самосохранения). Очень быстро он впал в полузабытье, принялся бредить, судорожно хватая жену за руки. Наконец, подобие сна сморило его, и жена, вконец выбившаяся из сил, отправилась домой хоть немного в течение этих безумных суток отдохнуть. Вскоре после ее ухода он очнулся и в страхе от одиночества, перед лицом близкой ледяной смерти, неминуемость которой ощутил, принялся метаться и непрерывно кричать: «Няня! Няня! Няня!..» Появилась санитарка, попыталась уложить и успокоить его, но он уже ничего не слышал. Вцепившись ей в руку, он только отчаянно и моляще кричал: «Няня!.. Няня!.. Няня!..». Это были его последние слова. Вскоре кровать огородили ширмой…