Исцеление - [5]

Прижимая руку к груди, он перевел дух. Жив. Жив. Буду жить. Не сейчас, не в этот раз… Еще поживу. И тут ему вдруг с невероятной отчетливостью представилась его жизнь за прошедший год. Эти двенадцать месяцев наполненные тоскливым страхом, беспокойством, ожиданием беды. Что было хорошего в этом году? Разве что короткие, мгновенно гаснущие вспышки облечения «не я, не меня». И все! Ничего больше. Он жил, не зная радости, насквозь пропитанный своими опасениями, вечно подавленный, мрачный, ожидающий лишь подвоха от окружающего мира. И это все, что ожидает его впереди? День за днем, год за годом будет тянуться это тоскливое постылое существование. И он и дальше будет, хмуро ссутулившись, смотреть телевизор, а потом, угрюмо сопя, приниматься за газеты вместо того, чтобы пойти куда-то с сыновьями или почитать хорошую интересную книгу или поговорить с Синтией или, черт возьми, схватить ее в охапку и, преодолевая дурашливое сопротивление, отнести ее в спальню? А по ночам его будут душить перетекающие один в другой кошмары. И так пройдет вся жизнь, которую у него только что едва не забрали. Так стоило ли так радоваться такой развязке? Кому она нужна — такая жизнь. Кому она нужна?

Он медленно достал мобильный телефон, чему-то еле заметно улыбнулся, пролистал список телефонов, ища полузабытое название, и набрал номер. Через пять минут, закончив разговор, он позвонил по другому, на этот раз хорошо знакомому номеру.

— Синди, — сказал он, задумчиво следя за проезжающими мимо машинами, — сегодня нигде не задерживайся. В семь часов мы идем на мюзикл… Да, я говорю серьезно. Твой любимый «Чикаго», мы его не видели уже сто лет. И я хочу, чтобы ты была очень красивая. Что? Нет, об этом ты больше не беспокойся. Теперь я по-настоящему здоров. А таблетки можешь выкинуть.

Он опустил телефон в карман, весело прищелкнул пальцами и направился к зданию.

* * *

— Мам, ну что сказал врач?

— А что он может сказать? То же что всегда: состояние стабильное, здоровью угрозы нет, сердце работает хорошо. И никаких оснований предполагать, когда он выйдет из комы. И выйдет ли вообще… Четвертый год уже никаких оснований… Четвертый год…

— Мам, перестань. Ну что ты… Ну не плачь… Не плачь…

— Ничего, ничего… это сейчас пройдет. Я все никак не могу себе простить.

— Но ты же ни в чем не виновата. Что ты могла сделать? Папа сам уснул.

— Не знаю. Что-то могла. Могла его не отпускать, могла пойти с ним, когда он вскочил посреди ночи. Какая разница, что он сказал с ним не ходить? Нечего было слушать. Могла заподозрить что-нибудь, когда услышала что он газету рвет, а не вести себя, как дура.

— Но ты же не знала, что такое случиться.

— Должна была знать. Вообще могла забрать эту мерзкую газету про эти убийства в Вашингтоне, про снайперов этих жутких. Мы ведь когда уезжали в Хаянис… мы ведь не знали об этом ничего. Они именно за эти два дня начали стрелять. Ты не помнишь, конечно, — двое сумасшедших, они расстреливали людей по всем Вашингтону. Их никак не могли поймать, никто вообще не понимал что происходит… Я еще подумала, когда вечером прочла: надо забрать, пусть он еще день-другой побудет без новостей. Зачем ему об этом читать? А потом забыла, Сюзан уходила, заговорились… Забыла…

— Мам, ты ни в чем не виновата. Понимаешь?

— Виновата. Это я ее наверху оставила. Я уверена, что он это все ночью и увидел — там на всю страницу было написано. А он был тогда такой впечатлительный, и только-только расслабился в этой поездке… Ну и что с того, что он спал, когда я пришла? Он за десять минут до этого с таким криком проснулся… можно было догадаться, что что-то не так. Ах, он не выспался, ах, пусть поспит хотя бы в кресле… Пол третьего ночи, ему уже скоро вставать… Может, если б я его тогда стала будить, он бы еще проснулся.

— Не плачь… Не плачь… Может, папа еще проснется.

— Может быть, может быть… Только помнишь, что врач тогда сказал? «Миссис Бейли, судя по улыбке вашего мужа, где бы он сейчас ни находился, ему там хорошо…»