Ирод - [5]
— Чего?.. Чего боишься?.. — заторопился смущённым полушёпотом старик.
— Хозяин фатится… Бить будет!..
— Пойдём… Пойдём… Накормлю — назад приведу…
Тиковый халатик смущённо и нерешительно приподнялся, взял старика за руку и двинулся с ним, продолжая всхлипывать.
Озябшая лапа нежно держит детскую чёрную, уже заскорузлую ручонку, точно боится раздавить её… Громадные сапожища чуть-чуть шаркают, укорачивая шаги, чтобы за ними поспевали эти маленькие и слабые ножонки… Дошли до фонаря, поднял голову мальчик… Уставился на старика — и вдруг страшно стало с чего-то ребёнку…
— Пусти!.. Пусти! — вдруг начал рваться тиковый халатик. — Пусти!.. Боюсь!.. Пусти!..
— Чего, чего боишься?
Но мальчик старался высвободить ручонку из его рук…
— Пусти!.. Боюсь! — бессмысленно повторял он. — Боюсь с тобою… Пусти!.. — и вдруг он вцепился зубами в руку Ирода…
Тот отдёрнул её, застонав от боли. Воспользовавшись этим, тиковый халатик со всех ног ударился назад…
Ирод не вынес этого…
Он бессильно опустился на ближайшую тумбу, опустил голову на руки и зарыдал тихо, глотая слёзы, давя в больной груди крики, которые назло ему вырывались оттуда…
— Проклятый!.. Точно проклятый я!.. За что?.. Люблю ведь!..
В бессильном отчаянии он бил каблуком в рыхлый снег, царапал себе лицо, зажимал рот кулаками и вдруг неожиданно вскочил и, сжав кулаки, стал молча грозиться какому-то невидимому врагу, точно носившемуся перед ним в воздухе… В тёмном и холодном воздухе декабрьской ночи. Лицо его перекосилось, грудь ещё больше впала.
— Ты!.. Ты всё!.. Чем я был?.. Ушла и Волю увела с собой… Ты всё!.. Ты!.. — наконец, послышались словно рыдающие звуки… — Всё ты… За что?.. За что?.. Довела… Радуйся!..
Тёмная и холодная ночь, казалось, с удивлением прислушивалась и к этим рыданиям, и к этим укоризнам. Даже пламя газового фонаря, всё вздрагивавшее до сих пор, насторожилось, даже ветер, гудевший над крышами больших каменных домов, совсем казавшихся мёртвыми, в эту минуту умолк, точно желая не проронить странных звуков… Около стояла церковь — в окно была видна лампада, сиявшая внутри у тёмного образа. Казалось, и оттуда тёмное лицо какого-то старца изумлённо глядит на неистовствующего Ирода… Глядит, чуть-чуть выделяясь из тусклой позолоты рамы… Глядят на него и робкие, грустный звёзды — и жаль им бедного — да далеко они от него, высоко… И всё-всё от него далеко: и прошлое счастье, и душевный мир — дальше этих звёзд. Их хоть видно, а прошлое давно ушло из памяти, так только мерещится помутившемуся уму, манит блуждающими огоньками, и когда он, казалось, начинает узнавать их — они, тихо колыхаясь, распускаются в воздухе… Так всё от него далеко, что Ирод чувствует вокруг какую-то дикую пустоту, бездонную, беспредельную… Не за что в ней уцепиться… Не на чем стать… Одиночество… Мучительное, вечное одиночество!..
Жалкий старик, бедный Ирод!..
Иродова нора
У птицы есть гнездо, у зверя — логовище. У Ирода тоже была своя нора.
Он занимал квартиру на первом этаже громадного, сверху донизу переполненного дома… Жильцы эти теснились в своих клетушках словно черви, которые завелись в гнилом орехе… Окна Ирода выходили на улицу, и днём любопытные не раз заглядывали к нему, желая узнать, что делает этот ненавистник рода человеческого. Когда-то даже толпами собирались, но нелюдим на них не обращал никакого внимания.
Квартира его представляла странное зрелище.
Это было царство мрака, пыли и грязи. Всё здесь стояло двадцать лет на одном месте, двадцать лет эти мрачные комнаты не знали ничьей руки, которая бы их вымела, вычистила, убрала. У Ирода не было никакой прислуги — он с утра до ночи и ночью оставался здесь один… Вечно один, лицом к лицу со своим прошлым, с призраками, рождавшимися в возбуждённом мозгу нелюдима, слушая звуки, которых не существовало в действительности, живя жизнью никому другому непонятною… Двадцать лет никто не звонил к нему… Даже ручка от звонка давным-давно была сломана, а самый звонок какой-то паук несколько лет уже густо опутал своими тонкими сетями. Сам строитель этой паутины давно издох; на неё сплошным слоем легла пыль, так что безмолвный звонок казался каким-то грязным комом, который каждую минуту мог сорваться с перержавевшей проволоки на голову неосторожному посетителю, если бы таковой, сверх чаяния, здесь появился… Пыль и паутина царили повсюду. Даже на кухне пауки заткали отверстие чугунной плиты и окна. Кастрюли под толстым слоем пыли казались слепленными из земли и поставленными на полки сушиться. Остовы дохлых тараканов чернели по углам, живых не было, потому что Господь знает, чем питался Ирод. Раз в день он ходить в лавку, там что-то ему завёртывали в серую бумагу, такую же серую как и окна его квартиры, нелюдим клал это в карман и уходил домой, часто забывая даже съесть взятое таким образом. Казалось, от постоянного одиночества в нём замерли инстинкты жизни… В комнатах было не лучше, чем в кухне. Стёкла окон не надо было занавешивать — пыль плотнее всяких гардин закрывала их, точно матовые они, — только снаружи блестели на солнце… Пыль лежала на подоконниках, на резных столах, на изящных когда-то стульях, на диванах, двадцать лет назад обитых дорогою материею, а теперь ставших царством моли, которая одна летала и ползала в этом логовище. Пыль густо покрывала пол, и только редкие отпечатки громадных сапожищ Иродовых да тонкие мышиные следки выводили на них какие-то загадочные запутанные узоры, — точно все эти полы были фантастическими полустёртыми ландкартами
Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»)
Моя книга - не биография Скобелева, а ряд воспоминаний и отрывков, написанных под живым впечатлением тяжёлой утраты этого замечательного человека. Между ними встречаются наброски, которые может быть, найдут слишком мелкими. Мне казалось, что в таком сложном характере, как Скобелев - всякая подробность должна быть на счету, Когда я привел взгляды покойного на разные вопросы нашей государственной жизни. С его убеждениями можно не соглашаться, Но молчать о них нельзя. Сожалею, что условия, среди, которых приходится работать русскому писателю, не позволяют очертить убеждения Скобелева во всей их полноте: они во многом изменили бы установившееся о нем мнение.
В. И. Немирович-Данченко родился в Тифлисе, в семье офицера; учился в Кадетском корпусе. Результатом его частых путешествий по России и зарубежным странам стали многочисленные художественно-этнографические очерки. Немирович-Данченко был военным корреспондентом на трех последних войнах Российской империи — на русско-турецкой войне 1877–1878 гг., на русско-японской войне и на первой мировой войне. Русской армии посвящено много его художественных и документальных произведений, но наибольшую популярность у читателя он приобрел как автор развлекательных исторических романов («Королева в лохмотьях» и т. п.)
Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»)
Два исторических романа, включённые в этот сборник, посвящены прославленным полководцам русской армии. Атаман Платов, в молодости возглавивший легендарный поход на Индию, прерванный из-за смерти императора Павла I, вошёл в историю как герой Отечественной войны 1812-го года. Имя атамана, храбрость, воинское умение и везение, приводило в ужас противников. О подвигах и личности генерала Скобелева повествует второй роман. «Полководец, Суворову равный», отзывались о Скобелеве в академии. Походы в Коканд, присоединение к Российской империи Туркестана, защита братьев-славян в балканских сражениях под Плевной, на Шипке, долгое стояние русских войск под командованием Скобелева под стенами заветного Царьграда, Константинополя, векового стремления России — вот лишь некоторые эпизоды увлекательного рассказа Немировича-Данченко, знавшего и дружившего с прославленным воином.
История евреев на Кавказе восходит к глубокой древности и теряется в тумане литературных и устных преданий. Современные евреи Кавказа сохранили весьма смутные воспоминания о своем происхождении. Но, как свидетельствуют путешественники XVIII и первой половины XIX века, среди евреев Кавказа была еще жива легенда, что они потомки десяти колен Израилевых, поселенных в Мидии ассирийскими царями. Российские этнографы-путешественники, очерки которых вошли в этот сборник, собрали интереснейшие исторические, этнографические и статистические сведения, интересные любознательному читателю и сегодня.
«И с кем это старуха разговоры разговаривает?» – недоумевал отставной солдат, сидя за починкою старого сапога в одном из гнилых, сырых петербургских «углов» и слушая, как за ситцевой занавеской другого «угла» с кем-то ведет разговоры только что перебравшаяся новая жилица-старуха.«Кажись, – думал солдат, – никого я у нее не приметил, а разговаривает?»И он прислушивался.Новая жилица вбивала в стену гвоздь и действительно с кем-то разговаривала. …».
«Близко то время, когда окончательно вымрут те люди, которые имели случаи видеть буйное движение шоссейных дорог или так называемых каменных дорог тогда, когда железные дороги не заглушали еще своим звонким криком их неутомимой жизни…».
«– Ничего подобного я не ожидал. Знал, конечно, что нужда есть, но чтоб до такой степени… После нашего расследования вот что оказалось: пятьсот, понимаете, пятьсот, учеников и учениц низших училищ живут кусочками…».
В первый том наиболее полного в настоящее время Собрания сочинений писателя Русского зарубежья Гайто Газданова (1903–1971), ныне уже признанного классика отечественной литературы, вошли три его романа, рассказы, литературно-критические статьи, рецензии и заметки, написанные в 1926–1930 гг. Том содержит впервые публикуемые материалы из архивов и эмигрантской периодики.http://ruslit.traumlibrary.net.
В восьмом (дополнительном) томе Собрания сочинений Федора Сологуба (1863–1927) завершается публикация поэтического наследия классика Серебряного века. Впервые представлены все стихотворения, вошедшие в последний том «Очарования земли» из его прижизненных Собраний, а также новые тексты из восьми сборников 1915–1923 гг. В том включены также книги рассказов писателя «Ярый год» и «Сочтенные дни».http://ruslit.traumlibrary.net.
Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»)
Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»)
Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»)