Иов, или Комедия справедливости - [48]

Есть только один способ борьбы с этим видом заразы – ударить по карману! Пересмотреть понятие «учебно-просветительской деятельности», с тем чтобы избавиться от совершенно ненужных и бесполезных астрономических обсерваторий. Придать лишь одной Военно-морской обсерватории статус свободной от налогообложения, сократить ее штат, ограничить деятельность исключительно навигацией (самые богохульные и подрывные теории сочиняют государственные чиновники, подвизавшиеся на постоянных штатных должностях, что оставляет им слишком много свободного времени).

Ученые самозванцы вообще любят мутить воду, а уж астрономы – просто беда.

Еще один вопрос, который поднимается регулярно на каждом ежегодном молитвенном собрании и на который мне не хочется терять ни времени, ни денег, – вопрос о «правах женщин». Истерички, именующие себе суфражистками, никакой опасности не представляют, так как победу они никогда одержать не смогут, но именно данное обстоятельство дает им основание чувствовать себя важными шишками и требовать к себе особого внимания. Сажать их в тюрьмы не надо. Не надо и выставлять в колодках. Ни в коем случае нельзя позволять им обрести личину мучениц. Их следует просто игнорировать.

Были и другие в высшей степени привлекательные проблемы, которые я не счел нужным включить в повестку собрания и отвергал их выдвижение с мест на тех заседаниях, где я выступал председателем. Вместо этого я внес их в список «возможных тем для обсуждения в будущем году». Вот они.

Раздельное школьное образование для мальчиков и девочек.

Восстановление смертной казни за колдовство и сатанизм.

Аляска как решение негритянской проблемы.

Федеральный контроль проституции.

Как решить проблему гомосексуализма? Наказаниями? Операциями? Или как?

Хранителей общественной морали и нравственности дожидается бесчисленное количество добрых начинаний – вопрос лишь в том, в какой очередности их брать и как решать, к вящей славе Господней.

Увы, похоже, что всеми этими проблемами, как бы увлекательны они ни были, я, скорее всего, уже никогда не займусь. Подсобный рабочий, который только начинает овладевать местным языком (уверен, что в форме, крайне далекой от грамматического изящества), вряд ли сможет приобрести политическое влияние. Поэтому я перестал беспокоиться об этой стороне жизни и сконцентрировался на проблемах насущных: на ереси Маргреты и на еще более актуальном, хотя и менее важном вопросе – как нам покончить с положением пеонов и отправиться на север.

Мы прослужили уже более ста дней, когда я попросил дона Хайме помочь мне вычислить точную дату нашего освобождения от контрактных обязательств… иными словами, в вежливой форме сказал ему следующее: уважаемый босс, как только наше время истечет, мы драпанем отсюда быстрее вспугнутого зайца. Исходите из этого в своих дальнейших планах.

По моим расчетам в подневольном труде мы должны были провести ровно сто двадцать один день… но дон Хайме нанес мне такой удар, что я чуть было не позабыл все вызубренные испанские слова – он насчитал сто пятьдесят восемь дней!

То есть нам оставалось больше пяти недель, а я-то думал, что мы освободимся от своей повинности уже на следующей неделе!

Я запротестовал, заметив, что наши совокупные обязательства, определенные судом, исходя из суммы, уплаченной за нас на торгах (шестьдесят песо в день Маргрете и половина этой суммы мне), в пересчете на время дают сто двадцать один день… из которых мы уже отработали сто пятнадцать.

– Нет, не сто пятнадцать, а девяносто девять. – Он протянул мне календарь, предложив проверить самому. Тут-то и выяснилось, что наши чудесные вторники никак не содействовали сокращению сроков рабства. Во всяком случае, так сказал патрон. – А кроме того, Алехандро, – добавил он, – ты забыл учесть проценты на еще невыплаченный долг, инфляционный фактор, взысканные с меня налоги, а также ваши добровольные пожертвования в больницу при церкви Богоматери Всех Печалей. Если бы ты заболел, я же должен о тебе заботиться, а?

(И в самом деле. Разумеется, обо всем вышеперечисленном я не задумывался, хотя и считал, что патрон и впрямь должен заботиться о своих пеонах.)

– Дон Хайме, в тот день, когда вы выкупили наши долговые обязательства, секретарь суда объяснил мне смысл моего контракта и сказал, что его срок составляет сто двадцать один день. Он так мне и сказал!

– Тогда иди к секретарю и разбирайся с ним. – Дон Хайме повернулся ко мне спиной.

Я несколько поостыл. Сейчас дона Хайме ничуть не пугала моя возможная беседа с секретарем суда, хотя до этого он явно не желал, чтобы Маргрета обращалась в суд по поводу чаевых. Я сообразил, что он хорошо разбирается в контрактном праве, а потому не боится, что судья или секретарь уличат его в каких-то махинациях.

С Маргретой мы обсудили это только поздно ночью, оставшись наедине.

– Марга, как я мог так ошибиться? Я думал, что секретарь суда все точно подсчитал, прежде чем завизировать наше долговое обязательство. Сто двадцать один день. Верно?

Она ответила не сразу. Я не унимался:

– Ты же сама мне это сказала!

– Алек, несмотря на то что теперь я думаю на английском, а в последнее время – на испанском, при счете я обычно перехожу на датский. По-датски число шестьдесят звучит «tres», а то же слово в испанском значит «три». Понимаешь, как легко мне было ошибиться. Я не помню, что именно я тебе сказала: «ciento y veintiuno» или «ciento y sesentiuno»