Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005) - [175]

.

Каждая новая встреча фактически являлась продолжением нашей первой беседы — непрерывная вязь разговора, растянувшегося на десять лет и покрывавшего всё большую и большую скатерть… Он был изумительным слушателем под маской оратора или (роль, которую он любил меньше) проповедника. Думаю, что слушать было для него по-настоящему интимным делом. Вас уносит поток разговора, всегда более бурный и полноводный, чем казалось вначале, и уже не важно, кто говорит. Мне всегда казалось, что он не слушает, питаясь в то же время собственным своим невниманием. На мой взгляд, он хотел, чтобы разговор складывался так, как складывается, наудачу, и чувствовал, что не нужно специально ничего выстраивать. Кроме того, он давал собеседнику понять, что тот участвует в разговоре, просто даже слушая. Так же, как он заставлял поверить, что чтение выше письма, что письмо — лишь приложение к чтению. Все вместе и составляло его непредсказуемость, неординарность — парадоксальность его судьбы.

Своим успехом на Западе Бродский обязан сочетанию таланта, удачи, представившихся возможностей. Какой из этих факторов сыграл, на ваш взгляд, наибольшую роль?

Странная и при этом хрестоматийная жизнь Бродского казалась в то время (вероятно, и ему тоже) тем, что Китс назвал бы аллегорией. Думаю, его путь был предначертан свыше; возможно, это последний случай в истории, когда жизнь индивидуума могла быть воспринята символически, как универсальная — по милости "холодной войны" и манихейского переустройства мира, ею вызванного. В общем, Бродский — мученик. Его жизнь была своего рода запрограммированным свыше крестным путем и по этой самой причине — трагической, аномальной. Особенно в Нью-Йорке, как мне кажется, его жизнь проживалась — от его имени — другими, его друзьями и почитателями, а сам он, казалось, из нее вытеснялся — как этим огромным семейством, так и своим языковым и культурным изгнанничеством, с которым никак не мог смириться.

В России Бродский считается последним великим поэтом XX века, в одном ряду с Блоком, Мандельштамом, Цветаевой, Пастернаком и Ахматовой. Соответствует ли репутация Бродского в англоязычном мире его статусу в России?

Учитывая его канонизацию в одной части света, с полной уверенностью отвечаю: нет. Но хочу добавить, что ни один из перечисленных вами поэтов — за исключением Мандельштама, что непостижимо (может, отчасти благодаря некоторым сопутствующим факторам, вроде воспоминаний Надежды Яковлевны), — не имеет в англоязычном мире никакого веса. Многие из нас по-прежнему ждут перевода Ахматовой, который откроет нам Ахматову; то же относится и к Цветаевой, новый перевод которой показал бы, что она больше, чем просто хороший поэт (несмотря на бесконечное почитание ее Бродским); и к Блоку, стихи которого в новом переводе хоть отдаленно могли бы сравниться с любой книгой о нем, такой как, например, захватывающие "Итальянские путешествия Александра Блока" Люси Вогел… Что до Пастернака, то он для английского читателя был и остается прежде всего прозаиком (несмотря на утверждение Бродского, что Пастернак гораздо интереснее как поэт).

Иначе говоря, я не уверен, что в английском языке вообще найдется ниша, куда можно было бы поместить статую "последнего великого русского поэта XX века". С другой стороны, мне не кажется, что восприятие Бродского англоязычной средой искажено, раз он ею таковым не признается. В Бродском ведь, в конце концов, уникальна именно эта двойственость, двойная идентичность: Запад способствовал возрождению к жизни его личности в той же мере, в какой Советская империя ее изничтожала.

Сохраняют ли английские переводы те качества, которые присущи русским стихам Бродского: виртуозное владение техникой, безграничная изобретательность, изящество, дерзость и звучность метафор?

Да (богатство образов, фантазия) и нет (мастерство, изящество). Встречный вопрос: в своих оригинальных стихах Бродский также предпринимал отважные попытки писать на смешанном, сочном диалекте — своего рода суррогатном идиалекте?

Джон Бейли писал в рецензии на английское собрание Бродского, что по-английски он звучит, как "медведь, играющий на флейте". Это жестоко, справедливо или просто презрительно?

Ну в образе медведя, играющего на флейте, есть своя тонкость и меткость (это не имеет отношения к делу, но древнейший музыкальный инструмент, найденный в одной из пещер в Словении, — неандертальская флейта, вырезанная из бедренной кости медведя). Я почти уверен, что Бродский хотел проделывать с английским языком дьявольские штучки и стремился скорее к разговорности, нежели к виртуозности. Уж если ему выпало жить в английской — или, того хуже, американской — языковой среде, он хотел достичь большего, нежели просто выучить этот язык. Мне кажется — и мы часто это обсуждали, — набоковский перевод Пушкина и переводческие принципы, положенные в его основу, были ему близки и понятны, не говоря уже о набоковском образе переводчика ("вопли попугая, трескотня мартышки"). Или об удивительном набоковском предисловии к собственному переводу "Героя нашего времени" или о его же исследовании новаторского гоголевского отхода от языковых норм как формы самоперевода…